Людмила Скуба

После того как Николай I смягчил первоначальные приговоры, 121 декабрист отправился в Сибирь. 25 человек — на пожизненную каторгу, остальные — на различные сроки с последующей ссылкой. Это было не просто наказание. Это был социальный эксперимент, которого Россия еще не видела. Цвет нации, герои войны 1812 года, блестящие офицеры и аристократы оказались в мире, где их статус значил меньше, чем умение держать в руках кирку. Но они не сломались. Они создали в сибирской глуши уникальную цивилизацию, своего рода «государство в государстве», где действовали свои законы чести, взаимопомощи и просвещения. Первым пунктом назначения для самых «опасных» (Волконского, Трубецкого, Оболенского и других лидеров) стал Благодатский рудник Нерчинской каторги. Место с ироничным названием «Благодатский» было настоящим адом. Деревня из одной улицы, выжженная земля вокруг (лес вырубили на 50 верст, чтобы беглым негде было прятаться) и свинцово-серебряный рудник. Аристократы, привыкшие к балам и дуэлям, тепе

8 сентября 1941 года немецко-фашистские захватчики блокировали город Ленинград. В результате от голода, вражеских снарядов и бомб в городе погибло по разным оценкам от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. Причем львиная доля погибших, около 97 процентов, умерла именно от недоедания. Все люди разные. И, чтобы выжить, некоторые шли на разные поступки. В том числе и преступные. Кто-то на незначительные - такие, как воровство и обман. А кто-то совершал страшные преступления - органами НКВД было задержано около 2000 человек обвинявшихся в людоедстве. В одной из статей мы писали, как людоеды охотились за девушкой в Блокадном Ленинграде. Однако судьба у пойманных за таким занятием "людей" тоже была незавидной: Все раскрытые случаи каннибализма в блокадном Ленинграде карались без исключения смертной казнью. (Источник: Невское время. "Людоедов расстреливали на месте") Ситуация осложнялась еще и тем, что население не получало установленных государством норм питания. Вот что пишет в своей книге Н.

Её продали за три мешка ржи и старую телегу с треснувшим колесом. Марфа стояла на барском дворе, босая, в посеревшей от стирок рубахе, и смотрела, как незнакомый приказчик пересчитывает зерно. Семнадцать лет – и вся её жизнь уместилась в эти три мешка. Мать умерла родами, отца забрали в рекруты пять зим назад, и старый барин решил, что сирота – товар, который проще продать, чем кормить. Новое имение находилось в двух днях пути, в деревне Заречье, прижавшейся к берегу мутной реки. Марфу определили на скотный двор – выгребать навоз, таскать воду, просыпаться затемно и падать на солому, когда последняя звезда уже гасла над крышей коровника. Там она впервые увидела Степана. Он был кузнецом – единственным на три окрестные деревни. Руки его, тяжёлые и тёмные от въевшейся сажи, умели делать невозможное: из мёртвого железа рождались подковы, серпы, дверные петли. Говорили, что барин ценит его выше любого дворового, потому что хорошего кузнеца не купишь ни за какие деньги. Степан был немногосло