Фронт и тыл.

(Из истории семьи Гринько-Минеевых)
«Нет в России семьи такой,
где б не памятен был свой герой,"
Я люблю читать книги о войне, смотреть фильмы о подвигах людей, защищавших нашу Родину в годы Великой Отечественной войны, потому что в каждом герое произведений я вижу членов нашего рода, которые были участниками этих кровавых событий. В нашей семье многие защищали Родину от врага, и я хочу, чтобы мои внуки и правнуки знали об этом, чтобы осознавали, что война – не отвлечённое далёкое историческое событие, а частица истории нашей семьи.
Отец мой, Гринько Павел Константинович,служил в армии и должен был уже вернуться домой, где его ждали молодая жена и крохотная дочка, которую он ещё не видел, но началась война. В это время служил он на Дальнем Востоке, охранял наши границы от японцев. Не принято было в послевоенное время много рассказывать о себе, о службе, но кое-что мне удалось узнать из папиных воспоминаний.
У него был друг Селиванов Василий, который тоже жил в Кизильском районе, в Браиловке. С ним папа прошёл всю войну, поэтому дружили они, как родные братья, дружили семьями, ездили друг к другу в гости. Когда они с женой приезжали к нам, детей выпроваживали на улицу, но я потихоньку залазила на печку и слушала их воспоминания.
Запомнилась одна история, как папа с дядей Васей попали в плен к японцам и смогли сбежать. Японцы повели их на свою территорию, а для этого им нужно было пересечь глубокий овраг. Чтобы пройти его, нужно было разбежаться и выскочить на другой стороне. Сначала пример показали японцы, шедшие впереди. Очередь была за пленными. Стоял густой туман, на другой стороне оврага рос высокий тростник. Папа понял, что другого шанса спастись у них не будет. Он жестом показал Василию, как можно убежать. С разбега они пересекли овраг, выскочили на другой стороне и сразу свернули в заросли тростника. Когда японцы хватились, то в тумане и в темноте найти пленников уже не смогли, потому что, пробежав небольшое расстояние по японской территории, беглецы через овраг под прикрытием тумана перебежали на свою сторону.
На Западный фронт их перебросили в 1943 году. С теплотой папа вспоминал, как прощался со своей собакой Индусом. «Нас всех построили и сообщили, когда и куда мы выбываем. Все молча слушали, и вдруг я услышал вой, это Индус не хотел расставаться со мной, он почувствовал близкую разлуку. Я попросил разрешения выйти из строя и проститься с ним. Никогда не забуду минуты прощания с моим верным другом».
Без слёз не могли вспоминать фронтовые друзья, как попали под бомбёжку в Смоленске.Их эшелон попал под сильную атаку немецкой авиации, было страшно: гул самолётов, взрывы бомб, грохот. «Когда всё утихло, - рассказывал папа,- я пришёл в себя не сразу, видимо, терял сознание, но через некоторое время поднялся и пошёл по перрону. Вокруг была страшная картина: трупы, кровь, фрагменты тел. Меня кто-то слабым голосом окликнул по имени, я обернулся и увидел друга, с которым мы несколько лет служили на заставе. Он был весь в крови, осколком ему разрезало живот, кишки вывалились в пыль. Он попросил меня: «Паша, посмотри, что со мной, встать не могу, живот весь горит». Я успокоил его, как смог, прикрыл рану и пошёл за санитарами. Поразительно, но он, похоже, в этот момент не чувствовал боли. Это была наша последняя встреча, больше я его не видел и не знаю, выжил ли он».
Воевал папа в Беловежской пуще на территории Белоруссии. После окончания войны поступил в сержантскую школу и только в 1947 году вернулся домой в Пролетарку, где жила его семья. Вспоминая этот счастливый день, он много раз рассказывал, как его встретили на родине. Перед ним поставили трёх семилетних девочек и попросили узнать, которая из них его дочь. «Я её сразу узнал, у неё слёзки по щекам текли».
Папа любил петь, в армии он был запевалой. Не случайна моя любовь к военным песням, я бесконечно могла их слушать в исполнении папы и дяди Васи.
Был на фронте и мой дед, Минеев Егор Петрович, 1899 года рождения. На фронт он уходил из Кизильского района, служил рядовым 1238 стрелкового полка, воевал под Ленинградом. Дважды был ранен. Первое лёгкое ранение он получил 12.06.1942 года в местечке Мясной Бор или «Долина смерти», которая располагалась в районе бывшей деревни Земтицы, Новгородской области.
Из материалов «Вахты Памяти-2011» мы узнали, что в ходе войны в конце 1941 года в рамках операции по деблокированию Ленинграда Красной армии удалось прорвать оборону немецкой армии около Мясного Бора. В образовавшуюся брешь двинулись бойцы Второй ударной армии и стали стремительно продвигаться в направлении стратегически важного населенного пункта Любань. С декабря 1941 года командующим войсками Волховского фронта был Мерецков Кирилл Афанасьевич. В этой должности он и провёл Любанскую операцию.
В целом деятельность Мерецкова на посту командующего Волховским фронтом в феврале — марте 1942 года оценивается неоднозначно. По мнению одних, при Мерецкове 2-я ударная армия хотя и вклинилась в глубину немецкой обороны, тем не менее, имела коридор и надёжно по нему снабжалась. По мнению других, Мерецков не сумел силами подчиненного ему Волховского фронта расширить горловину прорыва, образовавшегося в результате успешного наступления 2-й ударной армии, то есть не предпринял необходимых мер для предотвращения её окружения. Кроме того, уже в марте объём снабжения войск 2-й УА был совершенно недостаточным даже для закрепления на достигнутых рубежах, не говоря уже о продолжении наступления.
В течение всего периода этой операции, с декабря 1941 по июнь 1942 года, ширина коридора менялась от 3-4 км до узкого простреливаемого пространства в 300 м. Сложности в снабжении армии через этот узкий коридор обусловили неудачи Красной армии в Любанской операции и привели в конечном счете к гибели Второй ударной армии.25 июня 1942 года немецкой армии удалось ликвидировать этот коридор, в результате чего Вторая ударная армия оказалась полностью в окружении. В ходе попытки вырваться из окружения большая часть солдат армии погибла или попала в плен. Егор Петрович был ранен, но остался жив и в плен не попал.
Осенью 1942 года в деревню Пролетарка пришла похоронка, в ней сообщалось, что он погиб 29.09.1942 года в Ленинградской области, Кировском районе, деревне Гайткулово. Об этом есть запись в Книге Памяти, том 6, стр. В результате проведённой поисковой работы удалось узнать, что после госпиталя он попал в 372с.д., которая формировалась с 25.09.1941 в Алтайском крае (Сибирский ВО)в рамках реализации постановления ГКО СССР № 459сс от 11.08.1941[1]. В составе действующей армии с 18.12.1941 по 30.09.1944 и с 16.10.1944 по 09.05.1945 По завершении формирования директивой Ставки ВГК № 004276 от 02.11.1941 включена в состав 59-й резервной армии и получила приказ на передислокацию из Барнаула в Соколово. Директивой СВГК № 005581 от 11.12.1941 включена в состав 59-й армии Волховского фронта (поступила в действующую армию 18.12.1941), с которой участвовала в Маловишерской наступательной операции (11-30.12.1941), в ходе которой противник, прорвавшийся в октябре 1941 на тихвинском направлении, был вытеснен на восточный берег Волхова. Сразу после окончания этой операции дивизия участвовала в Любанской наступательной операции (07.01-30.04.1942), но в основном на начальном её этапе, так как основные события развернулись в полосе соседней 2-й ударной армии. После окружения в марте 1942 в составе 2-й ударной армии дивизия приняла также участие в деблокирующих контрударах Волховского фронта. Также 372-я стрелковая дивизия была задействована и в операции по выводу из окружения 2-й ударной армии, проводившейся в период с 13.05 по 10.07.1942. Осенью 1942 дивизия переброшена в район Синявино, где, войдя в состав 2-й ударной армии, приняла участие в Синявинской наступательной операции (на заключительном этапе). После завершения этой операции продолжала действовать на внешнем фронте Ленинградской блокады. Вот в этой-то «мясорубке» и принимал участие Минеев Егор Петрович. А теперь проследим по дням, как развивались события.
26 сентября 1942 года. 462-й день войны Ленинградский фронт. Войска Невской оперативной группы овладели плацдармом в районе Московской Дубровки.
27 сентября 1942 года. 463-й день войны Волховский фронт. Отдан приказ о выводе всех наших частей, находившихся западнее Чёрной речки, на восточный берег.
28 сентября 1942 года. 464-й день войны Волховский фронт. Из донесения Мерецкова Кирилла Афанасьевича, командующего Волховским фронтом мы узнаём :«28 сентября наш арьергард контратаковал фашистские соединения, прикрывая отход, а в ночь на 29 прекращены. Наши войска, а также и войска противника возвратились примерно на старые позиции. Артиллерийская дуэль и взаимные налеты авиации как бы по инерции продолжались затем несколько дней, но наступательных действий не предпринималось.» ([7] стр. 313)
В ходе этих боёв Егор Петрович был тяжело ранен 27.09.1942 года под Синявском, попал в госпиталь. Вот тогда-то и была ошибочно отправлена похоронка на родину. В результате этого ранения у него было ограничено движение в правом плечевом суставе, он получил инвалидность 2 группы.В 1942 году был демобилизован, вернулся в родную Пролетарку и работал пастухом в колхозе «Победа».26. 02 1946 года, согласно наградному листу,
,
был представлен к Ордену Отечественной войны 2 степени, но 06.11.1947 был награждён медалью «За отвагу», о чём свидетельствует документ из архива.
Прожил Минеев Егор Петрович 83 года.Похоронен в селе Пролетарка, Кизильского района.
Жаль, не произошло чудо с его сыном, Минеевым Леонидом Георгиевичем, 1923 года рождения.Ему едва исполнилось 18 лет, когда он был призван на фронт. Из поколения в поколение передают у нас слова песни, которую пели призывники, сидевшие в кузове машины:«Прощай, прощай, уральский край родимый, на фронт врагов бить уезжаю я…» В похоронке, которую получила моя бабушка Минеева Степанида Ивановна, было написано: «Ваш сын, Минеев Леонид Георгиевич, гвардии рядовой 106 гвардейского стрелкового полка пал смертью храбрых 16.09.1942 года в Сталинградской области, Красноармейском районе, поселке Бекетовка». Из переписки с поисковиками мы узнали, что рядовой Минеев Леонид Георгиевич числится в памятных списках воинов, погибших и пропавших без вести в Сталинградской битве. Списки оформлены в виде алфавитной картотеки и хранятся в отделе поисковой работы музея-заповедника «Сталинградская битва». Поисковики выслали опись справочной карточки, в которой значится:«В годы восстановления Сталинграда рядовой Минеев Л.Г. был перезахоронен в Большую братскую могилу на Мамаев курган. После окончания Великой Отечественной войны останки воинов, погибших на территории города, переносили в Большую братскую могилу на Мамаев курган. Всего было перезахоронено 34 505 человек из одиночных и братских могил города».
В 1995 году на западных склонах Мамаева кургана было воздвигнуто Воинское мемориальное кладбище, оно включает в себя братские могилы, индивидуальные захоронения и мемориальные стены. На мемориальные стены наносятся имена воинов, захороненных в Большой и Малой братских могилах на Мамаевом кургане. Имя рядового Минеева Леонида Георгиевича в 1995 году было нанесено на мемориальные стены, а на Мамаевом кургане на одном из знамён вписано его имя.
Есть о нем запись и в Книге Памяти, том 6, страница 166. В документе, полученном на наш запрос из военного архива, представлена информация о безвозвратных потерях.
К сожалению, я очень мало знаю о судьбе маминого дяди, а моего деда Гринько Ивана Андреевича, 1909 года рождения. Призывался он из Кизильского района.В Книге Памяти, том 12 стр.320, написано, что он пропал безвести в декабре 1944 года.
По информации ЦАМО (центрального архива министерства обороны) в списки пропавших попал только в феврале 1945 года под фамилией Гриконов «в связи с нечётким написанием в документах, уточняющих потери». Установить, что именно он значится в этих списках, помогли поисковики, с которыми мы связались по сети интернет. Бабушка мне рассказывала, что после войны родственники пытались узнать что-нибудь о нем, но на все запросы приходили отрицательные ответы.Не удалось и нам узнать ничего о нём из военных архивов. Нет уже в живых его жены Гринько Домны Ивановны, которая одна поднимала своих четверых детей и племянницу-сироту пропавшего мужа, умерли и их дети, но я хочу, чтобы память об этой семье осталась. Работа по поискам сведений об Иване Андреевиче продолжается.
Трудно было на фронте, но и в глубоком тылу, далеко от фронта, где не слышно было свиста пуль, взрывов бомб, тоже жилось нелегко.Моя мама, Гринько Пелагея Георгиевна, о войне всегда рассказывала со слезами на глазах: «Трудно было на фронте, но и нам, в глубоком тылу, тоже нелегко было. Жили мы в Пролетарке, деревушка была маленькая, расположенная на левом берегу реки Урал. Взрослые мужики все на фронте, в деревне остались только женщины, дети, старики да ребята-подростки, кто по возрасту ещё к призыву не подходил. Да и тех, кто постарше, забрали на «трудовой фронт» в город Магнитогорск к станкам, они снаряды делали. Около станка стоял и мой дядя Заварухин Иван, его на фронт не взяли по состоянию здоровья. Тётка моя, Усачёва Александра, в городе раненых от вокзала в госпиталь на лошади возила. Госпиталь располагался в здании педучилища.
Летом в деревне всегда работы много, а в военное лихолетье всё на женщин свалилось: и колхозные дела, и домашние. Ребятишек в семье много было, а кормить нечем, всё, что выращивали, на фронт отправляли. Хлеба настоящего не видели, лепёшки пекли из лебеды. Когда кончилась война и мама первый раз испекла хлеб, ребятишки не хотели его есть, спрашивали, что это, им объяснили, что это хлеб и его нужно есть. А в военное время хлеба не было. Хорошо, если у кого картошка была, а у кого её мало было, так съедали и семенную, а кожуру оставляли и весной садили. Летом за огородом ухаживали особенно старательно, потому что понимали, что только «огородина» спасёт семью зимой от голодной смерти. Каждый кустик картошки и капусту кружкой поливали, воду возили с Урала на быках, а эта скотина упрямая, остановится и стоит посреди Урала, ничем его с места не сдвинешь. Воду возили ребятишки. Мокрые, замёрзшие, плачут, но повозку не бросают, ждут, пока эта упрямая скотина сама пойдёт. Вот так ухаживали за огородами. Суп из кислятки (щавеля) и крапивы – самое лакомство для всей семьи. А в основном дети летом сами кормились, ели всё, что попадало под руку: кислятку (щавель), борщовку, дикую морковь и, конечно, ягоды.
В колхозе работали все: и взрослые, и дети. Мы, взрослые, на лобогрейках работали, дети во время уборки колоски в поле собирали, чтобы ни одно зёрнышко не пропало. Но какими бы голодными дети ни были, ни одного колоска с поля домой принести нельзя было, за это судили и в тюрьму могли посадить. Чтобы маленькие дети не мешали матерям работать, их собирали в ясли. А так как отдельного здания для яслей не было, мама согласилась, чтобы ребятишек собирали в нашем доме, за это дополнительно к пайке нам давали мучку, из которой мама варила затируху. С детьми оставалась Настя Михайлова, она детей очень любила, а остальные все в поле были.
Летом с едой легче было, а зимой ребятишки постоянно есть просили. А что им дашь? Вот и отвлекали их рассказами да сказками, которые сами же и сочиняли. Зимы были суровые, морозные, снежные. Чтобы не замёрзнуть, все собирались в избёнку. У кого скотинка ещё какая была, (корова, телёнок, овечки), их тоже в дом заводили, так всем теплее было, да и дорожки в сарай прокапывать не нужно было, сил не хватало.
Дни зимой короткие, темнело рано, соберёмся все в кучу, прижмёмся друг к другу и слушаем, что нам мама рассказывает. Все женщины и девочки в темноте шерсть обрабатывали: кто теребит и от пичиги очищает, кто прядёт, кто ссучивает, кто носки и варежки вяжет. А шерсть жёсткая, как кошма,маленькие девочки все ручонки об неё в кровь истирали, но работу не бросали, потому что знали, что это для посылок на фронт. В эти посылки и записки незнакомым солдатам вкладывали. Иногда с фронта от солдат, которые получали наши посылки, письма приходили, девчонки с ними переписываться начинали, но ненадолго, война…
Печи топить нечем было. Сокорки и кусты за четыре зимы все вырубили, в ход и солома шла. Особенно весной тяжело было: в избах холодно, солома кончалась быстро, ею ведь и скотину кормили. Когда разливался Урал, за талами на правый берег на лодке плавали. Страшно было, лодка то и гляди перевернётся, мы плачем от страха, а плыть надо, иначе замёрзнем.
Не легче было, когда нас с продуктами для фронта «в транспорт» отправляли. Впрягали в телегу волов, потому что лошадей в колхозе не было, на арбы нагружали мешки с зерном, и мы везли всё это в Магнитогорск. Иногда на одну поездку неделя уходила, до города три дня добирались. Быки упрямые, идут, идут и встанут, и с места их сдвинуть невозможно.А ведь зима, холодно, одежонка у нас плохонькая, вот мы и бегаем вокруг обоза, греемся. Получалось, что мы раза в три больше преодолевали расстояние, чем быки. Приедем в Магнитогорск, пока наши подводы разгружают, мы на постоялом дворе немного обогреемся да поспим, а потом опять в дорогу. Домой-то быки побыстрее шли, хоть и упрямая скотина, а понимает, что дома лучше, да и арбы порожние легче.
А как писем ждали! Увидим почтальона и ждём, зайдёт в наш дом или нет. А если зайдёт, то сердце ещё больше сжимается, не знаем ведь, что он принёс, письмо от солдат наших или похоронку. Я всю жизнь не могу забыть, как кричала мама, когда в сентябре 1942 года две похоронки получила, одну на брата моего, Лёню, который под Сталинградом погиб, а вторую на тятю (так мы папу своего звали). Но он не погиб, они в ленинградских болотах, в лесах блокаду держали. После ранения он получил инвалидность и домой пришёл, вот радости-то было!
Даже в войну продолжалась работа в колхозе, председателем был Юдаков. Рынцев Андрей шил сбрую. Но самым главным человеком в деревне был кузнец, от его работы и умения зависело наличие инвентаря, купить-то его негде было, да и не на что. Нам казалось, что перестук кузнечных молотов слышен был круглые сутки. Как заклинание и взрослые, и дети повторяли слова: «Всё для фронта, всё для победы». На столбе посреди деревни висела чёрная тарелка – радио, новости слушали все вместе. До сих пор помню голос Левитана, ни с кем не спутаю. Около этого столба и радовались нашим победам, и плакали, если новости были плохие. А уж слёз за эти годы выплакано видимо -невидимо, Урал полноводным был от наших слёз. Радости-то мало было.
Работа в колхозе шла круглые сутки. Ночью дежурные кормили быков, зимой по очереди следили за прорубью, чтобы не замерзала. Если женщины в ночь шли караулить овец, то брали с собой прялку. Мне часто приходилось работать ночью. Уставали страшно, прялка жужжит, а пряха сидя дремлет. И носки могли вязать с закрытыми глазами, руки своё дело знали, ни одну петельку не теряли. Но как бы тяжело ни было, не бросали стариков. Наша бабушка, Усачёва Евдокия, одна жила, ребятишки ей помогали, никто их не заставлял,они и воды ей с Урала принесут, и дорожки зимой расчистят».
Заканчивая свой рассказ, мама ещё долго молча вытирала слёзы, которые катились по её щекам, и тяжело вздыхала.