Алексей Тузов

(Продолжение).
Глава 9. ГКЧП, «Чип и Дейл», и Стабилизирующая сила порнографии.
В 1991 году Великий и Негушимый начал осыпаться, как старая штукатурка в казарме.
Первыми на выход потянулись прибалты. Наша рота вдруг обмелела. Из строя исчезли все Ванисы, Янисы, Урмасы и прочие Раймондасы. Их было немного, но ребята были надежные, основательные, с тем самым западным лоском, который мы, лапотники, уважали. Прибалтнутых звали одним словом — «латышистонцы». Хотя, если поскрести, большинство из них были русскими, просто с пропиской в Юрмале. Но приказ есть приказ: Прибалтика — на выход, Союз нерушимый — давай, до свидания.
Летом, накануне грандиозного шухера, наши старшины открыли для себя чудо враждебной техники — видеомагнитофон.
По воскресеньям двести бритых черепов рассаживали на «взлетке» (центральном проходе). Сначала для разогрева показывали "Чип и Дейл спешат на помощь", потом крутили «Тома и Джерри». Мы ржали над котом, получающим кувалдой по морде, чувствуя с ним классовое родство.
Потом шли боевички со Шварценеггером.
А на десерт, посреди бела дня, включали порнуху.
Зрелище было сюрреалистическое. Двести лысых, сексуально озабоченных новобранцев в синих робах, на пике своего пертубационного периода, сидят и с тоской в глазах смотрят на ритмичные телодвижения немецких сантехников. Тишина стояла такая, что слышно было, как трещят мудя..
И тут грянул ГКЧП. Августовский путч.
По всей стране танки, «Лебединое озеро», трясущиеся руки Янаева. А у нас в десятой роте — «демократия» и сеанс групповой психотерапии.
Командование нашей роты проявило мудрость царя Соломона. Чтобы личный состав не волновался и не думал о судьбах Родины, нас просто посадили перед телевизором и врубили немецкое «кино про любовь».
Замполит, хитрая лиса, сидел у себя в кабинете. Схема работала как часы:
Выходит Замполит в коридор — дневальный орет «Смирно!», порнуха выключается, включается программа «Время» или балет. Замполит проходит с умным видом, якобы не замечая, что у дневального эрекция, а у роты — стеклянные глаза.
Заходит Замполит обратно — щелк! — и снова «Дас ист фантастиш».
Так мы боролись с переворотом. Методом сублимации.
А вот соседям, пятой роте (турбинисты), не повезло. У них командование было идейное, контуженное на всю голову марксизмом-ленинизмом.
Там решили спасать ГКЧП. Матросам выдали автоматы, раздали патроны и выгнали патрулировать город Северодвинск. Представляете этих «турбинистов»? Это же люди, которые по определению ничего не слышат и мало что понимают. И вот эти зомби с автоматами бродили по улицам, пугая собак и старушек, готовые стрелять в контрреволюцию. Слава богу, контрреволюция в Северодвинск не завезли.
Глава 10. Сухпай, Мертвый город и Брезгливость
К осени Империя догнила окончательно, и флоту срочно понадобилось свежее мясо. Нас, недоученных «карасей», решили распихать по экипажам досрочно.
В конце сентября остатки нашей тысячи собрали, выдали рундуки (чемоданы с барахлом) и погнали пешком на вокзал.
Погрузили в эшелон. Третья полка (багажная) стала моим домом.
Но было счастье. Нам выдали Сухой Паёк.
Впервые за полгода я наелся. Я жрал тушенку прямо из банки, закусывал галетами и понимал, что жизнь удалась.
Перед отъездом случилось чудо — меня выпустили в увольнение. Первый и последний раз.
Северодвинск летом — это город-призрак. Мертвый сезон. Все, у кого были деньги или родственники на юге, свалили. Улицы пусты, ветер гоняет пыль.
Я, лысый, в мешковатой робе, забрел в какую-то столовку, поел человеческой еды за свои деньги. А потом, от безысходности, пошел в Драматический театр. Давали какую-то перестроечную муть про гласность и совесть.
Постановка была неплохая, но спектакль разворачивался в зале.
Передо мной сидела мамаша с дочкой моего возраста. Дочка — кровь с молоком, персик. Я дышал ей в затылок перегаром казенной каши.
Они оборачивались. На меня — взгляд, как на таракана, выползшего из щели. Брезгливый, с опаской. Мол, сидит тут какое-то недоразумение, портит культурный фон.
Зато на курсантов Школы Техников («шиташников»), сидевших рядом, они смотрели с вожделением. У тех — форма с иголочки, погончики, будущее. А у меня — лысина и перспектива чистить гальюны. Классовое расслоение, однако.
Поезд тронулся. Мы ехали из осени в зиму. Выехали в 6 утра, а прибыли в Североморск глубокой ночью.
И попали в Мордор.
В Североморске царила Полярная ночь. Если в Северодвинске снежок только пудрил грязь, то здесь, за Полярным кругом, зима уже вступила в права с размахом. Сугробы по колено, ветер режет лицо.
Мы шли колонной через спящий, освещенный желтыми фонарями город. И вдруг — звуки.
Дикие, гортанные вопли откуда-то сверху, из темных окон пятиэтажек:
— Караси-и-и! Вешайтесь!!!
— Жопа вам, духи!
— Лучше вешайтесь сейча-а-ас!..
Это местные матросы, уже вкусившие прелести службы, приветствовали пополнение. Психологическая атака удалась. Мы шли, вжимая головы в плечи, и понимали: мы в аду, и черти нам не рады.
Глава 11. Философия лопаты и Конец Империи в кинозале
Нас пригнали на ПТК (Приемно-Техническую Комиссию) Североморска.
Это были огромные авиационные ангары. На улице минус 25. В ангаре — «Ташкент», минус 10.
Выстроили на плацу, шмон рундуков. У кого не хватало носков или кальсон — тех сразу отсеивали в роту охраны (видимо, охранять то, что еще не сперли). У кого комплект — тех в элиту, в экипажи.
Я попал в категорию «счастливчиков».
Но мой «покупатель» где-то загулял. Как потом выяснилось, мой экипаж учился в Палдиски (Эстония), а второй экипаж болтался в море. Про меня тупо забыли.
Я завис на ПТК на два месяца.
ПТК того времени — это чистилище. Толпы голодных, злых матросов. Кормили нас по принципу «чтобы не сдохли, но и не жили».
В меню: гнилая, черная, мороженая картошка. Сваренная на воде. Без масла. Без соли. Без совести.
Это месиво называлось едой. Жрать это было невозможно, не жрать — смертельно.
Каждый день нас гоняли на «работы». Чистить снег, долбить лед, убирать свинарники (где свиньи питались лучше нас), кочегарить в котельной.
Я быстро понял: кто работает — тот умирает. Надо гаситься.
И тут прозвучал вопрос старшины:
— Кто умеет ремонтировать лопаты?
Лес рук отсутствовал. Лопат было море, все сломанные, инструмента — ноль. Дураков нет.
— Я! — сделал шаг вперед я.
Расчет был прост: раз нет инструмента, значит, нет и работы.
Меня отвели в какую-то каморку, заваленную черенками и ржавым железом. Я заходил туда, создавал видимость бурной деятельности, чинил пару черенков с помощью мата и кирпича, а потом... потом я шел в библиотеку.
Библиотекарша, женщина святая и одинокая, смотрела на меня как на йети, который вдруг попросил скрипку.
— Вам чего, матрос?
— Лескова. И, пожалуй, публицистику Льва Толстого. Весь том.
Она выдавала.
Я забивался в самый темный, теплый угол между стеллажами и читал. Пока мои товарищи долбили лед ломами на ветру, я погружался в мир русской классики. Я прочел всего Лескова. Я осилил Толстого. Я стал, пожалуй, самым начитанным ремонтником лопат в истории Северного флота. Интеллигенция выживает мимикрией.
И вот, в один из таких дней, нас повели в кино.
Раз в неделю, по воскресеньям, нам показывали фильм. Это был единственный луч света в царстве мороженой картошки.
Мы сидели в холодном зале, грели друг друга боками. Шел какой-то фильм.
Вдруг сеанс прервали. Вспыхнул свет.
На сцену вышел офицер. Лицо серое, уставшее.
— Товарищи матросы, — сказал он буднично, как объявляют об отмене ужина. — Советского Союза больше нет.
В зале повисла тишина.
— Теперь мы служим в СНГ. Кина не будет. Выходи строиться.
Мы вышли. Телевизоров нам не давали, газет мы не видели. Империя, которая казалась вечной, рухнула, пока мы смотрели кино.
Но нам было плевать. Нас больше волновало, дадут ли сегодня на ужин хоть каплю масла в эту проклятую мороженую картошку.
СССР кончился. А голод и холод остались.
(На фото ваш покорный слуга, в том самом 1991-м году, за 2 месяца до описанных событий)