Mаргарита Aндреева (Баталова)

Знаете, я долгое время считал холодец кулинарной абстракцией. Чем-то архаичным, оставшимся в детских воспоминаниях о бабушкиной кухне, где на праздничном столе непременно стояла та самая эмалированная кастрюля с дрожащим, янтарным содержимым. Взрослая жизнь, спешка, полуфабрикаты... Казалось, это блюдо навсегда осталось в прошлом. Пока однажды, уже много лет спустя, меня не скрутил такой жестокий похмельный синдром, что мир сузился до размеров темной комнаты. И тогда, как в тумане, всплыл спасительный образ: тарелка холодца, густо посыпанного хреном, с горчицей, с ломтем черного хлеба. Это было не просто желание – это была жажда спасения на генетическом уровне. И я пошел на кухню. Не за полуфабрикатом, нет. Я отправился на рынок, как когда-то с бабушкой, за ножками, рульками, голяшкой. И этот день, проведенный у плиты в медитативном процессе варки, снимания накипи, шепота лука и моркови, стал моим возвращением. Возвращением к корням, к ритуалу, к пониманию самой сути русской кухни – а

Знаете, я долгое время считал холодец кулинарной абстракцией. Чем-то архаичным, оставшимся в детских воспоминаниях о бабушкиной кухне, где на праздничном столе непременно стояла та самая эмалированная кастрюля с дрожащим, янтарным содержимым. Взрослая жизнь, спешка, полуфабрикаты... Казалось, это блюдо навсегда осталось в прошлом. Пока однажды, уже много лет спустя, меня не скрутил такой жестокий похмельный синдром, что мир сузился до размеров темной комнаты. И тогда, как в тумане, всплыл спасительный образ: тарелка холодца, густо посыпанного хреном, с горчицей, с ломтем черного хлеба. Это было не просто желание – это была жажда спасения на генетическом уровне. И я пошел на кухню. Не за полуфабрикатом, нет. Я отправился на рынок, как когда-то с бабушкой, за ножками, рульками, голяшкой. И этот день, проведенный у плиты в медитативном процессе варки, снимания накипи, шепота лука и моркови, стал моим возвращением. Возвращением к корням, к ритуалу, к пониманию самой сути русской кухни – а