- Да нет, Валентина Семёновна, - отвечает тихо, а сама в пол смотрит.

- Просто устала немного. Книг новых привезли, разбирала…
А я ведь вижу: не от книг она устала, а от пустоты в доме. У других дети, внуки, мужья хоть и пьющие порой, да свои, а у неё - только кот Васька да герань на окнах. И такая тоска в её глазах плескалась, такая безнадега тихая, что мне самой выть хотелось.
И вот, знаете, как бывает: живешь-живешь, думаешь, что всё уже, черновик исписан, а жизнь возьмет да и откроет новую страницу.
Появился у нас в селе Николай. Мужик крепкий, немногословный, лет пятидесяти. Купил он дом на краю села, развалюху почти. Сам он был приезжий, откуда-то с северов, говорил мало, всё больше делал. Руки у него, я вам скажу, золотые были. За месяц он эту развалюху так подлатал, что дом словно помолодел: наличники резные приладил, крыльцо новое срубил, забор поправил.
Мы, деревенские, народ любопытный, что греха таить. Всем же интересно: кто такой, зачем приехал, есть ли семья? А он молчун. В магазин придет, хлеба возьмет, "спасибо-пожалуйста" - и был таков.
И вот стали замечать бабы наши, что Николай этот всё чаще в библиотеку заглядывает. То книгу возьмет про садоводство, то просто журнал какой полистать. А потом, глядишь, - у Тамары калитка, что пять лет на одной петле висела, вдруг ровненько встала, не скрипит. Потом крыша на её дровянике, что текла каждую осень, новым шифером заблестела.
Никто и не видел, когда они сговорились. Просто однажды иду я мимо Тамариного дома вечером, а в окнах свет горит такой теплый, уютный. И вижу силуэты за занавеской: двое их там. Сидят за столом, чаевничают. И такая от этого окошка благодать исходила, что я даже шаг замедлила, перекрестила их мысленно: "Дай Бог, - думаю, - дай Бог".
Тамара расцвела. Вот правда говорят: Любовь женщину красит лучше любой косметики. Она не то чтобы наряжаться стала, нет. Просто спина выпрямилась, в глазах искорки заплясали, улыбка такая появилась… потаенная, будто она секрет знает, который никому не доступен. Придет ко мне за витаминами, а сама светится вся, будто лампочку внутри проглотила.
- Ну что, - говорю, - Тамара, как давление?
- Хоть в космос, Валентина Семёновна! - смеется. - И сон наладился, и голова не болит.
Я только головой киваю, улыбаюсь. Лекарство-то известное, в аптеке не купишь - забота мужская да ласка.
Жили они тихо. Николай к ней перебрался, дом свой продавать не стал, мастерскую там устроил. Ходили они под ручку, степенно так, не спеша. В огороде вместе копошились. Он ей - ведра тяжелые носит, она ему - квас холодный выносит, полотенцем лицо утирает.
Смотреть на них было - одно умиление. Казалось бы, живите да радуйтесь, но ведь деревня есть деревня. У нас же как: если кто счастлив, так надо это дело обсудить, разобрать по косточкам, да еще и советов надавать.
Была у нас активистка одна, Галина Петровна. Женщина громкая, боевая, везде свой нос сующая. Она заведовала клубом и считала, что без её участия в селе и курица яйцо не снесет.
Прибегает как-то Галина ко мне в медпункт. Щёки красные, глаза горят, платок набок сбился.
- Семёновна! - кричит с порога. - Ты слыхала? Тамарка-то наша, тихоня, замуж выходит!
- Слыхала, - говорю спокойно, перебирая карточки пациентов. - И что с того? Дело житейское, хорошее.
- Как "что с того"?! - Галина аж руками всплеснула. - Надо же свадьбу играть! Юбилей у неё скоро, пятьдесят лет, вот и совместим! Я уже сценарий набросала: баяниста из района позовем, столы на улице накроем, всю деревню соберем! Пусть знают наших! А то что они как сычи сидят, прячутся?
Смотрю я на неё и думаю: вот ведь энергия у человека, да не в то русло.
- Галя, - говорю ей мягко, - а ты их самих-то спросила? Может, им не надо баяниста? Может, они тишины хотят?
- Ой, да брось ты, Семёновна! - отмахнулась она. - Какая тишина? Свадьба - это событие! Это ж раз в жизни! Я ей устрою праздник, век помнить будет! Она ж стеснительная, сама не решится, а я помогу. По-соседски!
И завертелось. Галина развила бурную деятельность. Пошла по селу деньги на подарок собирать, автолавке заказала ящик шампанского, с клубом начала песни репетировать.
Тамара сначала и не знала ничего. А когда узнала…
Пришла она ко мне через пару дней. На лице - ни кровинки. Руки дрожат, теребит край кофты, губы кусает.
- Валентина Семёновна, - шепчет, а у самой слезы в глазах стоят. - Дайте мне чего-нибудь… от сердца. Колотится так, что дышать не могу.
Я её усадила, воды накапала с пустырником.
- Рассказывай, - говорю, - что стряслось? Николай обидел?
- Нет! - воскликнула она, даже испугалась. - Что вы! Коля… он самый лучший. Только вот… Галина Петровна приходила. Говорит, свадьбу всем селом играть будем. С гармошкой, с частушками, с конкурсами какими-то срамными… А Коля, он же человек закрытый, он шума не выносит. Он как узнал, так почернел весь, в мастерскую ушел и молчит. Я боюсь, Семёновна. Боюсь, что сбежит он от этого балагана. Мы ведь просто жить хотели, тихонечко… Зачем нам это всё?
Смотрю я на неё, бедную, и сердце сжимается. Вот оно как бывает: хотели как лучше, а получается, как всегда - сапогами по душе. Люди думают, что счастье - это фейерверк, это когда «горько» кричат сто глоток. А для таких, как Тома и Коля, счастье - это когда можно молчать вдвоем и друг друга слышать. Это чай вечером при свете лампы, это когда рука в руке.
- Успокойся, девочка моя, - говорю ей, глажу по плечу. Плечо худенькое, вздрагивает. - Никто вас не неволит. Не хотите - не будет никакой свадьбы.
- Да как же не будет? - плачет Тамара. - Галина уже и продукты заказала, и гостей созвала. Неудобно ведь, люди старались… Отказать - значит, обидеть всех. Скажут: возгордилась Томка, от коллектива отрывается.
Вот она, наша деревенская беда - "что люди скажут". Из-за этого страха сколько судеб поломано, сколько глупостей наделано.
На следующий день иду я в магазин. Смотрю - стоит Галина у прилавка, громко так рассуждает:
- …и вот тут мы их встретим с караваем! А потом частушки! Я уже про Николая сочинила, смешную такую, про то, как он забор чинил! Все животики надорвут!
Народ слушает, кивает, улыбается. А Николай стоит в сторонке, в очереди за гвоздями. Лицо каменное, желваки ходят. Кепку в руках сжал так, что костяшки побелели. Вижу - еле сдерживается мужик. Ему бы сейчас развернуться и уйти, туда, где тихо, где никто в душу не лезет с грязными сапогами.
Я подошла к нему, тихонько так за локоть тронула.
- Николай, - говорю, - зайди ко мне потом, мазь для спины заберешь, что просил.
Он кивнул коротко, взглянул на меня - а в глазах боль такая затравленная. Будто зверя в клетку загнали и палками тычут - "ну-ка, попляши!".
Вечером того же дня собрала я свои фельдшерские пожитки, накинула шаль и пошла к Галине. Знала, что разговор будет непростой, но кто-то же должен был это безумие остановить.
Галина встретила меня радостно, стол накрыла.
- О, Семёновна! Проходи! Посоветуй, как медик, сколько водки брать, чтоб мужики не перепились, но и весело было?
Я села, чашку отодвинула.
- Галя, - говорю строго. - Сядь. Разговор есть.
Она притихла, видя мой тон.
- Что случилось? Кто помер?
- Пока никто. Но если ты со своей свадьбой не угомонишься, то счастье чужое точно похоронишь.
Галина глаза вытаращила:
- Ты чего, Семёновна? Я же от всей души! Я же для них!
- Для себя ты это делаешь, Галя, - вздохнула я. - Тебе праздник нужен, шум, движуха. Тебе скучно. А им - не нужно. Понимаешь? Не все люди одинаковые. Тамара с Николаем - они как те птицы, что в чаще леса гнезда вьют. Спугнешь - улетят и не вернутся.
- Да брось! - фыркнула она. - Постесняются и привыкнут. Зато память какая будет!
- Память о том, как вы заставили их делать то, что им противно? - я посмотрела ей прямо в глаза. - Галя, ты помнишь, как у тебя самой свадьба была? Как свекровь тебя заставляла плясать, когда у тебя зуб болел так, что свет не мил был? Помнишь, как ты плакала в сарае?
Галина осеклась. Лицо её изменилось, спесь слетела. Опустила глаза, теребит скатерть. Давняя это история была, но я-то помню.
- Помню, - буркнула она тихо. - Так ведь принято так…
- Кем принято? - спрашиваю. - Нами? А жизнь-то их. Послушай меня, старую. Оставь их в покое. Хочешь добра - подари им тишину. Это сейчас самый дорогой подарок.
Долго мы с ней сидели. Чай остыл. Галина сначала спорила, обижалась, потом молчала долго. В окно смотрела, где дождь начинался. Потом вздохнула тяжело:
- И что теперь? Баянисту отбой давать? Продукты куда?
- Продукты на общий стол в День села пустишь, - говорю. - А баянист пусть в клубе играет. Придумай повод другой. Ты баба умная, сообразишь.
Ушла я от неё уже затемно. Иду по улице, лужи обхожу, а на душе тревожно. Послушает ли? Или гордыня пересилит?
Наступила суббота. День, на который Галина "свадьбу века" наметила.
С утра в деревне тихо. Ни музыки, ни криков. Я вышла на крыльцо, прислушалась. Тишина. Только петухи перекликаются да коровы мычат.
Ближе к обеду решила проведать Тамару. Подхожу к их дому, а там… калитка закрыта на засов. Шторы задернуты. И тишина такая, будто и нет никого. Стучать не стала.
Вдруг слышу - за домом, в саду, голоса тихие. Я заглянула через плетень.
Сидят они под старой яблоней. Николай стол смастерил маленький, накрыл скатертью белой. Самовар стоит, дымок вьется. Тамара в новом платье, голубом, как небо, сидит, раскрасневшаяся, красивая - глаз не оторвать. А Николай… он на коленях перед ней стоит (батюшки, никогда бы не подумала!) и надевает ей на палец колечко. Простое, золотое, тоненькое.
Ни гостей, ни криков "горько", ни пьяных тостов. Только шелест листвы, жужжание пчел да их тихий шепот.
Он ей руку целует, каждый пальчик, а она его по голове гладит, по волосам жестким, седым. И столько в этом нежности, столько правды, что у меня ком в горле встал. Я попятилась тихонько, чтоб даже веткой не хрустнуть. Ушла, не замеченная.
Вечером того же дня пришла ко мне Галина. Принесла пирог с капустой.
- Ну что, Семёновна, - говорит, а сама глаза прячет. - Не стала я их трогать. Сказала в клубе, что заболели молодые, переносится всё.
- Спасибо тебе, Галя, - говорю ей искренне. - Большое дело ты сделала. Большее, чем если бы пир на весь мир закатила.
- Да ладно уж, - махнула она рукой, но вижу - довольна собой. - Пусть живут, раз такие нелюдимые.
С тех пор прошло уже года три. Живут Тамара с Николаем душа в душу. Николай мастерскую расширил, к нему теперь со всей округи заказы везут - то рамы, то двери. Тамара в библиотеке всё так же, только теперь не задерживается допоздна - домой спешит.
И знаете, что я заметила? Они стали похожи друг на друга. Оба спокойные, светлые какие-то. Идут по улице - он высокий, она пониже, под руку его держит крепко, будто якорь свой нашла. И не говорят почти, а всё равно видно - разговор у них свой идет, без слов.
Зайду к ним иногда - в доме чистота, пахнет пирогами и стружкой древесной. Николай меня увидит, улыбнется в усы (а улыбка у него, оказывается, добрая-добрая), чай наливает.
- Валентина Семёновна, - скажет, - вот, меду попробуйте, свой, липовый.
А Тамара сидит рядом, плечом к нему прижимается, и лицо у неё такое умиротворенное, какое только у счастливых женщин бывает.
Недавно иду мимо их дома, вижу - Галина Петровна у забора стоит, с Тамарой разговаривает. Думала, опять что-то затевает. Подошла поближе.
А Галина ей рассаду помидорную сует:
- Бери-бери, Тома, сорт "Бычье сердце", крупные будут! Коле твоему понравятся.
- Спасибо, Галина Петровна, - улыбается Тамара.
- Да, и это… - мнется Галина. - Ты прости меня, старую дуру, за тот случай со свадьбой-то. Перегнула я тогда. Вижу ведь, как вы живете. Хорошо живете. Правильно.
Тамара только рукой махнула:
- Всё хорошо, теть Галь. Забыли уже.
И так мне тепло стало от этой сцены. Поняла ведь Галина, хоть и шумная она баба, а сердце-то доброе. Поняла, что счастье не в показухе, не в том, чтоб соседям нос утереть.
Вот сижу я сейчас, допиваю свой чай и думаю: сколько же мы сил тратим на то, чтобы казаться счастливыми, успешными, правильными в глазах других?
А вы как думаете, мои хорошие? Нужно ли кричать о своем счастье, или лучше спрятать его в надежном месте, подальше от чужих глаз?
Автор: Записки сельского фельдшера
Делитесь, пожалуйста, понравившимися рассказами в соцсетях - это будет приятно автору 💛