— Фух, какая там лань!

Не придумывай! Просто вас же не дозовешься, вот приходится на улицах вылавливать!
— В смысле? — Марина тоже присела, но тут же посмотрела на часы, у неё совсем мало времени…
— А в прямом! Ты, Томка, Даша — вы вообще все где?! Ну хоть бы позвонили, сказали: «Привет, Надя, мы живы–здоровы, всё хорошо!» А то свадьбы отгуляли, детей покрестили и разлетелись по своим заботам. Мои тоже охломоны Гришке всю спину сорвали: «Покатай нас, лошадка, покатай!» Теперь вот поехал в деревню, знакомые ему пчел обещали насадить на поясницу. Не знаю, вернется ли, доползет до дома или нет... А вы? Совсем это всё не по–дружески! Как вообще так можно пропадать? Слушай, у тебя водички нет? Запыхалась я что–то, а ты говоришь — лань… — Надежда всё отдувалась.
— Нет. Хочешь, я схожу, куплю? Где бы… — Марина опять прищурилась, стала оглядываться.
— Тю!!! Ты чего себе морщины наводишь? Сядь уже, переживу! — одернула её Надюша. — Очки где? — строго продолжила она. — Ты, как слепой крот, честное слово! На бабу Аню свою стала похожа.
— В сумке очки… Ну не могу я с ними, Надь. И так подурнела, ещё и очки нацепить — и получится тогда «синий чулок». Вот очки, вот! — Марина вынула из сумки чехольчик, красивый, под крокодилову кожу, раскрыла, показала Наде симпатичные очочки в золотой оправе.
— Примерь! — велела Надя.
Марина послушно нацепила окуляры.
— Ну и как? Заиграл мир новыми красками? Ой, какая ты в них хорошенькая! Такая вся сразу трогательно беспомощная, нежная! А без них — слепая курица!
— Да? Не замечала... — с сомнением пожала Маришка плечами, нахмурилась.
Дело в том, что она давно не смотрится на себя в зеркало. Очень давно. Ну а чего она там не видела?! Только расстраиваться, что появились морщины, а тут, на шее, складки, тут потолстело, там сдулось, нет былой персиковой нежности кожи и огонька в глазах. Это всё Марина и так знает. Глянет быстро на себя утром, приглажены ли волосы, хорошо ли лег воротничок, подведет глаза, уж в этом себе не отказывает, подкрасит губы, но всё это уже без того особенного удовольствия, без девичьего любования.
Так было не всегда. В детстве Мариша обожала крутиться перед зеркалом, огромным, в человеческий рост, вделанным в дверцу маминого платяного шкафа. Мама, Валентина, покупала Мариночке платья, костюмчики, заплетала волосы, замысловато их укладывала, а потом они вместе смотрели, какая красивая у них девочка получилась. Банты, туфельки, сапожки, пальто по фигурке, а не как у других — бесформенное, донашиваемое за старшим братом или сестрой, потом джинсы, купленные на рынке, лосины, непременно розовые, конечно, капор из пуха, привезенный отцом то ли из Германии, то ли ещё откуда–то…
— Кукла! Ну просто кукла, а не ребенок! Пялите и пялите вы на неё, чего ни попадя! Придумали колготы какими–то «лосями» называть и ребенка так в школу отправлять! — ворчала бабушка.
— Не лосями, ба! «Ло–си–ны» это, поняла? Лосины — нормальное слово! Ты просто не знаешь, это сейчас очень модно! — махала рукой Маришка.
— Главное, чтобы в голове было хоть что–то, а не только эти лоси на ногах! Дневник неси, вертихвостка, поглядим: там также все красиво? — приказывала баба Аня.
Марина с готовностью протягивала ей дневничок. Левочка была отличницей, прилежной и умной, так что бабушка только поджимала губы, опять, чуть спустив очочки на нос, пристально рассматривала розовые лосины на внучкиных ногах, а потом выдавала что–то вроде: «А я тоже в таких к деду приду, пожалуй! Он меня спросит, мол, чего напялила? А я скажу — лосей!»..
Марина опять поправляла, обе смеялись, потом шли пить какао и делать уроки…
Нормальная девчачья жизнь.
И был к Марининой жизни выпускной с красивым платьем и босоножками, очень изящными, тридцать шестого размера. Их она увидела на витрине магазина, тут же решила, что наденет именно такие.
— … Марин, ну я же вижу, что жмут! А тебе в них танцевать, гулять наверняка пойдете с классом. Нет, Марина! Ну что ты так на меня смотришь? Девушка! А на размер побольше есть такие? — спрашивала Мариночкина мама. Продавец отрицательно мотала головой.
— Тогда, мама, мы берем эти. Мне удобно, тебе просто кажется, что малы! — уверяла Маринка.
Купили, принесли домой заветную коробку, показали бабушке, та только фыркнула, мол, каблук высок, но уж ладно, молодежь нынче совсем другая пошла…
А Маринкин отец, Леонид, на выдаче аттестатов плакал, такая у него дочка красивая, только почему–то ножками постоянно перебирает, как лошадка…
— Марин, чего? — тихо спросил он дочку.
— Жмут, папа! Сил нет, как! Давай старые, растоптанные, — вздохнула Маришка.
Леонид достал из пакета бежевые замшевые туфельки. Дочка нырнула в них уставшими ногами, даже охнула, как теперь стало хорошо. А может, и правда, ну её, эту моду?..
Надя, Даша, Томочка — все Маринины подруги, — тоже были чудесны, но чуть попроще. И никто никому не завидовал, некогда было, да и незачем. Дружили не из–за платьев и причёсок, а просто потому, что как–то сроднились, сблизились, выручали друг друга, радовались и плакали вместе, влюблялись, шептались на кухне у Марины, пока думали, что её мама и бабушка смотрят «Санта–Барбару». А те мышками ходили по коридору, боялись помешать девчонкам, хотя тоже хотелось чаю…
Все четверо поступили в институты, кто–то на вечернее, кто–то на заочное, Марина, конечно, на дневное.
Она из девчонок была самой беззаботной, бывала в «тусовках», следила за модой, вытаскивала подруг хотя бы погулять, «а то ж скоро в книжных червей превратятся!», перевязывала на их шейках платки и шарфики, чтобы выглядело посовременней, рассказывала, что принято теперь пить и чем закусывать, какие певцы будоражат слух молодежи. Девочки слушали, спорили, кивали или хмурились, а потом махали руками и снова смеялись…
А потом была бабушкина болезнь, как гром среди ясного неба, смерть деда, тяжелый период больниц, где баба Аня упрямо отказывалась лежать, скандалила, прогоняла врачей, потому что боялась, что «тоже сотворят с ней что–то, как с мужем»… Хотя дед Никита просто не ходил к доктору, даже когда это было необходимо, сам себя загубил. Но Анна этого принять не могла и каждый раз быстренько сбегала домой, как только «отпускало», переставала кружиться голова, и темные точки в глазах куда–то пропадали. Анна Викторовна теперь жила с Мариной, дочкой Валей и зятем Леонидом. Через год совсем слегла, Марину от себя не отпускала, всё просила рассказать, как там живут студенты, что происходит в мире, почитать или попеть вместе с ней.
Марина к такому не привыкла. Раньше все делали для неё, и это было так естественно! А теперь она вдруг стала взрослой и помогает больной бабушке…
Иногда в бдении у постели капризной бабы Ани девушке помогали подруги, старательно заговаривали Анне Викторовне зубы, пока Марина бегала на свидания со своим будущим мужем Борисом.
— Вы, Анна Викторовна, зря волнуетесь! Мариночка скоро придет, и вы непременно споете с ней: «Наш паровоз вперед летит…» Она в институте пока… — сочиняла на ходу Надюшка. — А вот давайте–ка почитаем. Я нашла у себя Бунина. Вы любите?
— Терпеть не могу! — отворачивалась Анна Викторовна. — Где Марина?! Какой может быть институт в девять вечера?!
— Ну да… В девять уже не может быть… — соглашалась Надежда. — Значит, автобуса долго нет, или в метро поезд сломался. Знаете, баб Ань, я один раз ехала…
И Надя принималась сочинять что–то страшное про демонов и преисподнюю, глаза старушки становились всё шире и шире.
— И что, демоны–таки пришли? — шепотом спрашивала она, потом морщилась, как будто откусила лимон, и громко, очень строго продолжала:
— Что ты мне лапшу на уши вешаешь, Надежда?! Где моя внучка?
От Нади Анна Викторовна узнала, что Марина нашла себе жениха.
Потом состоялся долгий разговор бабушки с самой Мариной и Валентиной. Те стояли перед ложем бабули по стойке «смирно», рапортовали, кто жених, на кого учится да из какой семьи.
Наконец, баба Аня смилостивилась.
— Ладно. Хорошо. Сядьте обе! — разрешила она. — Валя, там у нас с дедом деньги были отложены. Возьмите для Мариночки. Свадьба всё–таки…
И всплакнула, конечно, отвернулась.
— Ба! Ну что ты такое устроила?! Мы торт купили, сейчас все сядем, попьем чай, а ты в слезы… — бодро заговорила Маришка, подтолкнула мать. Та тоже засуетилась.
В Марининой сумке, сложенный пополам, лежал листик. Результаты анализов из поликлиники. Не доживет бабушка до внучкиной свадьбы, и ничего уже не сделать…
…Марина и Борис отложили бракосочетание, потому что баба Аня была совсем плоха. Поженились только уже когда оба окончили институты, устроились на работу.
Марина тяжело переживала уход бабули. Тогда она тоже, как и теперь, не смотрелась в зеркало, ей было всё равно, что на ней, красиво ли лежат волосы, не пыльные ли туфли…
Но тогда в её уютный страдальческий мирок вторглись подруги.
… — Значит так, дорогая моя! — Надя, пропихнув вперед Дашу и зыркнув на неё, чтобы перестала так шумно дышать, схватила Марину за руки. — Ты сейчас одеваешься, причепуриваешься (любимое слово бабы Ани), и мы идем в кино. Всё, я сказала! Ты на кого стала похожа, мать моя?! Ты хочешь, чтоб Боря испугался и убежал? Нет уж! Тетя Валя, где в этом доме самые красивые платья?! Даша, ступай, выбери нам что–то подходящее. А ты, Маришка, давай–ка, красоту наведи. Томочка своего жениха нам показывать будет, надо уж не посрамить подругу!
Надя шмыгала из ванной в комнату и обратно, Маринка стояла у зеркала и исподлобья смотрела на свое отражение.
— Так, ручку поднимаем, расчесочкой проходимся, таааак! — командовала Надежда. — Тёть Валь, а тени, тушь есть в этом доме?
— Там, в шкафчике, косметичка лежит, — с готовностью подхватывалась Валентина…
Выплыли, приободрились, выдали Марину, Томку, Дашеньку замуж. Потом и Надежда себе нашла кавалера, долго мурыжила его, «ни да–ни нет», «ах, ну что вы, девочки! Мы же просто встречаемся! Да не целовались ни разу! Ну что вы хихикаете?!»…
Надину свадьбу гуляли два дня — сначала в городе, потом у родителей жениха в деревне.
Еще лет семь созванивались, всё реже и реже встречались, а потом и вовсе друг друга потеряли. У всех дети, заботы, командировки, больные родственники, кто–то переехал, Тома развелась, Даша с мужем усыновили мальчонку, Марина родила двоих погодок, Надя опять что–то темнила, а потом сообщила, что её выписывают с двойней. Подруги, обсудив, конечно, что так вообще не делается, что Надя постоянно что–то скрывает, всё тайком, прикатили на выписку, надарили всего для близняшек, зацеловали бабушек и дедушек, потом счастливую, чуть располневшую Надюшу, велели её мужу, Грише, держаться, посуетились в квартире молодых родителей, и уехали к своим собственным семьям…
Кому–то нужно ребенка с кружка забрать, у кого муж заболел, Тамара в душевных терзаниях направилась в какой–то дом Кино… Надюша даже всплакнула, что так мало посидели у неё подруги.
— А ты больше скрывай, тогда, глядишь, к пенсии только соберемся! — обиженно буркнула Томка. — Я позвоню! Пока!
— И я! И я тоже! — поддакивали девчонки.
Надя смотрела из окошка, как они идут по двору. Изменились. Они все очень изменились.
— Да чем изменились–то?! Такие же! Как были белки–вертушки, так и остались. Брось, Надя, расстраиваться! Ты гляди, какие у меня сыновья получились! — гордо показал на кроватку с детьми Гриша. — Одинаковые! Это не у каждого так…
Он растопырил на руках свои костистые, длинные пальцы, как будто именно ими он и лепил свое потомство.
— Не у каждого, Гришенька, ты прав! У нас лучшие дети а мире! — кивнула Надежда, обняла мужа.
«И всё же, девочки изменились! — подумала она. — Наверное, я тоже…»
И жизнь покатила дальше свою телегу, кидая в неё все, что попадается под колеса: новогодние посиделки, свечи на торте в дни рождения детей, их редкие фотографии, потом болезни, целый ворох, особенно не повезло Дашиному семейству, всех свалила корь; потом летние всполохи гроз, беготню по лужам, горсти земляники и банку с алтайским медом, привезенную кем–то из родственников; похороны, встречи, прощания, больницы, Томкина вторая свадьба без белого платья; эти мимолетные звонки подруг друг другу:
— Привет! Ну как ты?
— А ты?
— Да нормально… Ждем сокращение, а так ничего… А что слышно о…?
— Не знаю. Давно не виделись. Работаю, вот взяла ещё подработку, сама понимаешь, времена какие…
— Да… Встретиться бы… Ну, пока…
Катится телега, сидят на ней пассажиры, вроде бы в одной телеге сидят, протяни руку, и вот они — Даша, Наденька, Томка, Марина… А никак не догадаться, что–то слишком много дел навалилось…
Или вообще они едут в разных телегах, в разные стороны. Не понять…
… — Я тебе точно говорю: очки тебе идут! — щебетала тем временем Надежда. — А вот остальное… Марин, чего, совсем туго тебе?
— Что ты имеешь в виду?! — дернулась Марина. — Мы с Борей хорошо зарабатываем!
— Да при чем тут Боря и заработок?! Помнишь, как говорила твоя баба Аня: «Женщина перестает следить за собой, когда у неё внутри черно или…»
— …Пустота, — закончила за неё Марина. — Нет, просто как–то всё тускло, понимаешь? Вертишься, и муж есть, и дети, и вроде работа хорошая, зарплата не очень большая, но и мы не требовательные. А я утром вставать не хочу. У мальчишек какие–то праздники, учим с ними стихи, они ждут, что я приду на них смотреть, а мне всё равно. Понимаешь?
— Ну… — протянула Надя.
— Чтобы радоваться за других, надо, чтобы ты сам был каким–то наполненным что ли. Силы на это нужны. А откуда их взять? Мама болеет, отец храбрится, но тоже почти восемьдесят ему, мальчишки стали какие–то неуправляемые, Борис уже тоже на меня и не смотрит…
Надя присвистнула, потом прикрыла рот рукой. Свистеть они с подружками учились у Марины дома, баба Аня постоянно врывалась к свистуньям, ворча, что теперь в семье у Мариночки денег не будет…
— Ну я его понимаю, — вдруг сказала Надюша. — У него тоже, поди, внутри нет прежней страсти и огня. Ты ж, Марин, из нас была самая такая… Ну… В розовых лосинах!
— Лосях, Надя. Это называется «в лосях»! — поправила Маришка. Женщины улыбнулись.
— Да. Ну так вот. Знаешь, я тоже тут как–то хандрила, ну пока мои не кокнули китайскую вазу, что стояла на буфете. Хандрить я перестала, потому что собирали осколки. Но вот задумалась о жизни, то м, чего мне не хватает. И Гриша уже не смотрит на меня, как на героиню, мать близнецов. Обидно? Обидно! Ни у каждой же такие «одинаковые» дети рождаются! — Марина и Надя опять хихикнули. — И тогда я приняла решение: каждый день у меня будет время для себя. Ну обычно это с семи до восьми вечера.
— Что значит «для себя»? А дети? — не поняла Маришка.
— Ну а что дети? Поужинать они могут и с отцом, а я иду в ванную, даже могу там петь, потом лежу на диване с книгой, непременно с чашкой кофе и в шлейфе дорогих духов, могу вздремнуть или сесть красить ногти, стереть и накрасить снова…
— И что, родные не против?
— Сначала были, конечно, промахи. То Гришка сунется, мол, что на ужин, или дети усядутся со мной рядом, тараторят, не разобрать, что. Или кот пристроится, развалится пузом вверх — чеши его. Но я всем говорю твердо, чтоб зашли через час. У матери время «для себя». Это я в каком–то журнале вычитала. И знаешь, помогает! Я поначалу прям заставляла себя в ванной в зеркало смотреть. Кривилась, ругалась, но смотрела. И рассмотрела, что хороша, как богиня! Правда–правда!
— Ой, скажешь тоже, Надюша… Некогда мне… — махнула рукой Марина.
— Значит, я лично буду приезжать и устраивать тебе личное время. Пустоту надо заполнять, Маринка. А то и другим с тобой пусто будет! А на меня Гриша даже стал по–другому смотреть, как раньше. И теперь всем говорит: «Перезвоните позже, Наденька занята!» А я кофе пью с зефиром. Вот так! Любовь, Маришка, надо иногда будить, уж очень она любит подремать…
Надежда поежилась.
— Ладно, холодно что–то! Ты по делам идешь? — спросила она.
Марина кивнула, посмотрела на часы.
— Тогда более не задерживаю. Но в субботу чтобы все у меня собрались. Девочкам я тоже позвоню. И не надо отнекиваться! Будем есть пирожные, пить чай и сплетничать. Ох, Маринка, как же я рада тебя видеть! — Надя кинулась обниматься, веселая, милая Надя, потом спохватилась, что тоже спешит, чмокнула подругу в щеку и ушла…
Марина забрала детей, теперь они вместе шли домой.
— Мам, ты чего улыбаешься? — спросил старший.
— Я подругу встретила. И только сейчас поняла, как я по ней соскучилась. Вы в субботу езжайте на дачу с папой, хорошо? — ответила им Марина.
— А ты?
— А я с девочками посижу: с тетей Надей, Дашей, Томочкой. Мы давно не виделись и…
— Вот! Я же тебе говорил, Мишка, что они не разводятся! — громко шикнул на младшего брата, Глеба, Михаил. — Просто маме надо отдохнуть!
Братья заговорщицки кивнули друг другу, вопрос развода родителей был закрыт. Марина покачала головой, обняла сыновей за плечи и повела домой.
Вечером, когда все уже спали, она долго стояла в ванной перед зеркалом, в уютной пижаме и с распущенными волосами. Любовалась. Сначала получалось не очень, но потом показалось, что за ней маячит баба Аня, усмехается и говорит: «Красотка! Ну как есть, красотка! Только розовых лосей не хватает!»
Марина улыбнулась и пошла спать. Впереди у неё много всего хорошего, и она любит своих родных! И с девчонками она скоро увидится, они посидят, поболтают. Внутри больше не будет пустоты, она наполнится теплом и радостью. Все это перельется через край и затопит мужа, сыновей, маму с отцом. Иногда любовь надо просто разбудить, она ведь такая соня!..
Автор: Зюзинские истории.
Как вам рассказ?
Делитесь своим честным мнением в комментариях 🎁