ПОЗНАЙ СЕБЯ

Склероз имеет стадии. Первая стадия - забыла выпить утром таблетки. Вторая стадия - забыла, выпила утром таблетки или не выпила. Третья стадия - забыла, что вообще надо пить утром таблетки. Четвёртая - забыла, что такое таблетки. Ну и последняя стадия - забыла, что такое утро. Я на второй. Но четвёртая и пятая стадии мне уже начинают нравиться - они гарантируют покой. Доброе утро, господа. Для тех, кто ещё помнит, что такое утро. © Валентина Пахман

Даже если мы не очень-то ждем праздника, он все равно влияет на нас. Ведь мы - часть человечества. И условная дата праздника влияет и на нас тоже. Ученые пишут, что люди реже покидают этот мир накануне Рождества или дня рождения. Ждут праздника. Даже если вроде бы и не ждут… Дни перед праздником - это мост, по которому мы проходим в новый период. Это важное время прилива сил, ожидания радости, - даже если мы на радость вроде бы и не рассчитываем; это возвращение детских надежд на чудо. И надо постараться. Надо бросить плохое и вредное вниз с моста. Отказаться от разрушительных привычек. Забыть те обиды и огорчения, которые мы можем забыть. Не волочить их за собой в новый период. Надо сделать рывок! Начать то хорошее, что мы откладывали. Заложить основания будущего. Крепче держать руки любимых и близких. Идти рядом с ними, укреплять союзы и добрые узы. И постараться сделать побольше добра. Поделиться им. Потому так хочется покупать подарки. И в последние минуты матча можно забить решающий гол; даже если положение казалось проигрышными. Еще есть время исправить годовую оценку… Неожиданный прилив сил и стечение обстоятельств могут поспособствовать нашей победе и выигрышу. Поэтому играем до последней минуты! Боремся до боя курантов. Вдруг мы успеем получить награду? Мы взошли на мост, образно скажу. И надо энергично идти вперед, пользуясь приливом сил и возможностями. Все может перемениться к лучшему в последние дни уходящего года. И будет праздник. Обязательно будет! Даже если мы его не особо ждем. Душа ждет. И праздник будет. Анна Кирьянова

Замечали ли вы когда-нибудь, что ни одни старики не раздражают нас так сильно, как наши собственные? Это потому что все старики — это просто старики. А наши — это постаревшие родители, которых мы помним другими, молодыми и полными сил и которые еще относительно недавно исполняли в нашей жизни совсем иную роль. Мы не готовы разрешить им одряхлеть, поглупеть и впасть в детство. Есть только один способ улучшить наши отношения с ними. Один-единственный способ сделать эти отношения легкими и простыми. Этот способ заключается в том, чтобы понять и принять, что лучше эти отношения уже не будут никогда. И легкими и простыми тоже никогда не будут. Нужно найти в себе силы, чтобы дать старикам возможность быть такими, какие они есть. Уважать их детский выбор. Выполнять глупые просьбы. Не относиться серьезно к их идеям. Соглашаться на странные требования. Не спорить с ними, когда они говорят абсолютную и очевидную чепуху. Потому что — зачем? Какой смысл? Старики боятся наших проблем — болезней, увольнений, неудач и сердечных драм — потому, что каждая такая проблема лишний раз напоминает им о собственном старческом бессилии, неспособности помочь даже собственному ребенку. Это очень болезненное напоминание, очень страшное и очень унизительное состояние, наглядное доказательство старческой немощи, устарелости, неадекватности. Боль, досада, бессилие и унижение — это то, что испытывают старики каждый раз, когда у нас случается неприятность. И поэтому всеми силами пытаются такие ситуации предотвратить. Они постоянно расспрашивают нас о наших делах потому, что боятся наших проблем больше, чем боимся их мы сами. И постоянно нам что-нибудь советуют потому, что это единственный для них способ хоть как-то повлиять на ситуацию. Короче, зарубите себе на носу — общение с пожилыми родителями - только для хороших новостей. Пока таковых нет — глотаем сопли и улыбаемся. Когда появляются хорошие новости — рассказываем родителям правду. Приятную правду. Старики очень ценят все, что так или иначе может их отвлечь от неприятных физических ощущений, дурных мыслей и переживаний. Поэтому, если вы хотите доставить своим пожилым родителям удовольствие, не дарите им скороварку, кофеварку, стиральную машину или любой другой, с вашей точки зрения, абсолютно необходимый в хозяйстве объект, появление которого, как вам кажется, непременно доставит им радость. Не доставит. Если вы хотите доставить им радость, подарите им свое время. Но только, конечно, не какое-нибудь пустое, скучное и завалящее. Выберите для подарка время качественное, яркое, необычное. Старость — самая заразная болезнь на свете. Больны старостью мы все, без исключения. Дело только в стадиях. Родители находятся на более поздних стадиях этой болезни, а мы — на более ранних. Вот и вся разница. Вопрос времени. Надо увидеть в пожилых родителях без пяти минут себя. От этого становится страшно, но легче. Просто напоминайте себе, что общение со стариками — это в каком-то смысле общение с нами самими, сострадание и любовь к ним — это любовь к нам самим, таким, какими мы станем через пару десятков лет. Человечество вообще склонно потреблять положительные эмоции. А в старости они просто необходимы. Производить их старики сами уже не в состоянии. ЭТО НАША РАБОТА. Мы с вами - аккумуляторы положительной энергии. Это тяжело, и от этого устаёшь. Но что поделаешь? Море синее, небо синее. «Сильные и красивые» — это теперь мы. А кто еще? Что бы ни происходило, как бы тяжело ни было, какие бы обиды вольно или невольно нам пожилые родителями ни нанесли — завтра будет новый день. И до завтра нужно научиться забывать все, что происходило сегодня. автор: Саша Галицкий

Когда тебе плохо - начни мыть полы руками. Без перчаток. Бабушка говорила: «Мозг надо опустить в тело». Ты чувствуешь грязь, усилие, тяжесть, холод — и возвращаешь себе контроль. Это не про чистоту, а про заземление. Пока ты только в голове - ты в тревоге. А когда ты с тряпкой - ты в моменте. Перед важным решением - переспи три ночи. Не одну. Три. Потому что в первые сутки тебя ведёт эмоция, во вторые - страх, а только на третьи начинает думать голова. И реально - сколько раз ты жалел, что поспешил? А сколько раз жалел, что подождал? Вот именно. Мудрость действием. Если не можешь проснуться - облей ноги холодной водой. Не душ, не моржевание, а именно ноги. Она говорила: «Ты включаешь землю». И правда - тело просыпается, мозг цепляется за реальность, уходит ватность. Когда ничего не помогает - начни что-то жарить на сковородке. Любую еду. Даже если не хочешь есть. Звук, запах, тепло - это сигнал безопасности для мозга. Типа «если я готовлю - значит, я жив». Проверено: возвращает в себя лучше медитации. Особенно в те дни, когда всё разваливается. Если всё раздражает - выйди на улицу и иди, пока не устанешь. Без телефона, без цели, просто вперёд. Не беги от проблем, а выгуливай их. Бабушка говорила: «Злость - это сила, которую надо прожечь, а не подавить». И чем быстрее ты пройдёшь через неё - тем быстрее она уйдёт. Без вреда. Без слов. Без срывов. Вот так мудрость старшего поколения спасает и нас.

Выпрашивать не надо. Жаловаться и требовать тоже не надо. Но говорить о том, что нам нужно, можно. Даже нужно вслух говорить о том, что нам нужно. …В самолете разносили воду. Теперь только воду дают. А чая нет. Так стюардесса сказала. И предложила налить мне горячей воды, - это все, что теперь есть.  Я, конечно, чаю хотела. Но согласилась на воду, спасибо. И говорила мужу, пока ждала воду; как жаль, что чаю нет. Так хочется. Жаль.  Принесли горячую воду в картонном стаканчике.  И девушка, которая сидела впереди меня, обернулась и протянула мне пакетик чая. Хорошего! Откуда-то у нее был пакетик. И конфетку протянула, улыбаясь. К чаю. Просто потому, что у нее было. А у меня - не было. И это было такое крохотное чудо, размером с чайный пакетик в золотом конвертике, - такое же чудо.  И это был ответ. То, что вам нужно, есть у других людей. И они вам дадут. Могут дать.  Все чудеса совершаются руками и сердцами других людей. Мы просим о чем-то, а рядом часто оказываются люди, которые нам это дают. У них есть. Через людей рядом происходит решение проблемы или спасение. Рядом появляется врач, который знает, как лечить болезнь. Или водитель, который помогает поменять колесо и машину вытолкать. Появляется тот, у кого есть что-то для нас. Именно в тот момент, когда нам это очень нужно. И не надо бояться говорить о том, что нам нужно. Не просить. Ни в коем случае не выпрашивать. Просто сообщать. Иногда этого достаточно. Информировать, так сказать. Хотя в опасности можно и громко позвать на помощь, конечно. И обернется человек, протянет нам золотой сияющий конвертик: на здоровье! У меня как раз есть. Поможет в чем-то, направит на путь, избавит от беды. Такой человек может быть совсем рядом. Даже если вы незнакомы.  Добро совершается руками людей, вот что важно помнить. И помощь приходит через людей. Так устроен мир. И когда у нас есть то, что нужно другому, можно дать. Для нас это мелочь. А для кого-то радость. Или даже спасение. Мы не случайно оказались рядом в самолете и просто - на Земле...  Анна Кирьянова

ЖИЛИ ДВЕ СТАРУШКИ В ОДНОЙ ИЗБЕ... — Сто семьдесят на двоих. Мавре шел восемьдесят шестой год, Устинье — восемьдесят четвертый. Они не были родственницами и когда-то жили своими домами, но уже лет пятнадцать, как они говорили, коптили белый свет сообща: топлива шло вдвое меньше, харч расходовался тоже экономнее и есть с кем перекинуться словом. А то от одиночества у них начался в голове звон, и обе стали рассуждать сами с собой. Поселились они у Устиньи, потому что изба ее крепче, а Маврин дом со всеми пристройками сломали на дрова. Отоплялись они им лет пять и нужды не знали. Раньше у них имелось хозяйство — коза, куры. Но с каждым годом все труднее было его вести. Вот дошли до того, что второе лето не обрабатывали огород. Под конец даже печь топить стало трудно. Раз в неделю их навещал внук Устиньи Савелий, или Севка, как они назвали его, тридцатипятилетний мужчина. Он привозил им из города на мотоцикле большую сумку хлеба, баранок, чаю и сахару, этим, в основном, они и питались, иногда еще варили на керосинке картошку. Встретив Севку, они плакали. — Если вы мне будете слезы лить, то я к вам и ездить перестану. — Ладно, ладно, больше не будем, — успокаивали они его. Севка торопливо выгружал провизию, приносил из колодца воды, клал в печку дрова, чтобы им оставалось только чиркнуть спичку, спрашивал: — Что вам привезти? Через неделю приеду. Заказывайте,— и выбегал из избы, как ошпаренный, дергал ногой, заводил мотоцикл и уезжал. Даже в короткие летние ночи им не спалось, некоторое время они тихо лежали. — Не спишь, Устинья? — окликала одна другую. — Нет, не сплю. С вечера подремала, а теперь сна ни в одном глазу. — Я тоже не сплю… Об чем думаешь? — Так, обо всем. — А я о том свете… Как там? Ведь никто этого не знает. — И никогда не узнают, — говорила Устинья. Старушки слабели. Но разум продолжал работать с прежней силой, может быть, даже яснее, чем в молодости, потому что издали видно лучше, но бывали провалы и в памяти, они иногда заговаривались. Раз среди ночи Мавра встала и начала одеваться. — Ты куда? — окликнула ее Устинья. — Домой. — Дак дом-то твой здесь! — Не-ет, я домой, домой… — упрямилась Мавра и качала головой, а потом, дойдя до двери и взявшись за скобку, опомнилась, повернула назад, разделась и легла в постель. Устинья ни тогда, ни после ничего не сказала ей, понимая, что в сознании Мавры произошел какой-то сдвиг, вывих, к счастью, кратковременный. Но, боясь залежаться, они не предавались долгому унынию. Особой жизнерадостностью отличалась похожая на куклу Устинья. — Послушай моего глупого разума,— начинала она. — Мир не без добрых людей. Севка к нам ездит, провизию нам возит, дровишки у нас есть. Живем мы в собственном дому, в теплоте, светлоте. Пензию нам платят. Чего нам еще нужно? — Тебе хорошо петь. У тебя внук. А у меня — никого, — возражала Мавра. — Руки-ноги откажут — богадельни не миновать. — Да не брошу я тебя, не брошу! Пока двигаюсь, и ты при мне будешь. Но я так понимаю своим глупым разумом, что и в богадельне тоже люди. Мавра от ее слов взбадривалась, веселее глядела вокруг, а Устинья — так вся и светилась благодушием, радостью и любовью. Старухи говорили и о жизни. Ровесники века, они вместе с ним прошли через все события. Их дети поспели как раз к вoйнe, у Мавры — четыре сына, у Устиньи — два. Мавра лишилась мужа. В сенокос у него заболел живот. Какой крестьянин обратит особое внимание на хворьбу в разгар работ — пройдет, наверно, с квасу, и Мирон косил и косил, пока стало совсем невмоготу. Но и тут он не поехал в город, а сутки катался по печи, надеялся, что отлежится. Мавра запрягла лошадь и на тряской телеге отвезла мужа в больницу. Оказалось, что гнойный аппендицит. У Мавры пoгибли друг за другом все ее четыре сына. Как она могла вынести такое, — с горя не зачахнуть и не сойти с ума?! Может, была не особо чуткой? Нет, после каждой известия лежала без сознания, так что бабы отливали ее водой. Но, видимо, из какого-то особого сверхпрочного материала была сделана она — всякий раз вставала, продолжала жить и вот дожила до восьмидесяти пяти. В ней не возникло озлобленности, но осталась горечь, и душа ее все время скорбела. У Устиньи не вернулись муж и один сын, а другой вернулся, не совсем целым — инвaлидoм, но живым. Сын устроился в городе в инвaлидную артель, женился, но тридцати семи лет yмeр. Устиньина невестка второй раз вышла замуж, и Севка больше жил с бабушкой. Сравнивая свою судьбу с Мавриной, Устинья благодарила бога за милосердие: ее род не подрублен под корень, как у Мавры, у нее — внук, чьими стараньями они тут перебивались, и у внука росли уже дети. — И-и, милая! — возражала Устинья. — А много ли нам с тобой надо? Кусок ситного и чашку чаю — вот и сыты целый день. Или тебе требуется что, или ты нуждаешься в чем? — Ничего мне не надо, — трясла головой Мавра.— Пoмeреть бы вот только бог привел. — Время придет — помрем, — обещала ей Устинья. С наступлением теплых дней старухи, одетые по-зимнему в шубы и шали, выходили на улицу, садились на завалинку, грелись на солнышке и прислушивались к запахам земли. Шла весна, бессчетная на их веку. Старухи зябли даже на ярком солнце, но весна все равно тревожила их. Когда-то весенний запах говорил об обновлении земли и вызывал восторженную детскую радость, потом он был связан с томлением любви, затем на долгое время как бы заглох, исчез, а теперь говорил им о тлении. Они сидели часами в одной и той же позе — руки покоились на палке, лицо чуть приподнято к солнцу, и только изредка мигали глаза. Когда возникала потребность поговорить друг с другом, их лица становились оживленными, они жевали губами. — Самое бы время yмeреть! — говорил кто-нибудь из них.— Тепло, цветы, трава зеленеет, птицы поют. — Да, — соглашалась другая. — Земля рыхлая, как пух, легко копать. Однажды утром Мавру охватило беспокойство. Она немного посидела на завалинке, затем поднялась и пошла в избу. Каждую ступеньку крыльца одолевала с трудом, руки ее, похожие на птичьи лапы, дрожали, она перешагнула порог, держась за стену, по выпершим половицам сеней дошаркала до избы и нескладно, боком, легла на кровать. Порою из нее вырывался стон, едва различимый, тихий. Устинья сразу приметила, что с подругой что-то происходит, и следом за ней отправилась в избу. У Мавры еще больше осунулось и потемнело лицо. Устинья поняла, что совсем недолго осталось Мавре и старуха стала наблюдать за ней. Полежав немного, Мавра попыталась приподняться, но, застонав, упала на тот же левый бок, на котором лежала. Она повернулась на спину, но и так ей было неудобно, и она, тихо постанывая, металась головой по подушке. Устинья несколько раз подходила к подруге, чтобы чем-то помочь; поняв, что она бессильна, немного постояв около, садилась на лежанку, откуда вела наблюдение. Вечером ей вдруг стало легко. Она очнулась с посветлевшим лицом и повела вокруг себя глазами, не понимая, отчего ей так покойно. В грyди слабо трепетало сердце. Устинья удалилась, чтобы не тревожить ее покой. Мавра уже не проснулась. Устинья, сторожившая ее, вдруг услышала, что в избе осталось только одно ее дыхание. Она не ожидала от себя такого проворства, словно кто-то снял ее под руки с лежанки и перенес к кровати, на которой лежала Мавра. Не мирясь с покоем, снова было заработало сердце, оно ударило раза три-четыре и остановилось, теперь уже навсегда. — Отмучилась! — на всю избу произнесла Устинья.— А меня на кого оставила?! Она заголосила, запричитала: — Как мне с тобой повадно было! Как сестры мы жили!.. Когда Севка приедет? Наказать бы с кем… Но с кем? За таким размышлением Устинья провела всю ночь и не заметила, как рассвело. Да и короткая была эта ночь в соловьином пении. Утром под окнами затрещал мотоцикл, и ноги Устиньи, точно помолодевшие, вынесли ее на крыльцо. — Ангелы тебя нынче принесли сюда, Севка, — сказала Устинья. — Мавра пoмeрла. — Ну?! — У Севки побелело лицо. — Как я теперь буду жить одна — не знаю? — Устинья села на ступеньку и заплакала. — Ты, бабка, об этом не думай. Я тебя не оставлю. На зиму к себе возьму. — Умeрeть бы мне этим летом бог привел. — Опять ты о том же! — поморщился Севка. — А об чем же, об чем же мне говорить?! Тебе-то я родная, а жене твоей чужая, и я как пень буду у вас в семье, спотыкаться об меня станете. — Нечего об этом толковать. Устинья с Севкой два дня пробыли в хлопотах, причем Устинья не узнавала себя, — откуда в ней взялась прыть? Она ходила по дому, топила печь, стряпала, словно лет десять, по крайней мере, скинула с плеч. Уж не Маврин ли дух вошел в нее и родил новые силы? Устинья осталась одна, и на нее напала такая тоска, что она не знала, что делать. Это была грусть о человеке. За пятнадцать лет совместной жизни старухи стали ближе, чем родственники, каждая из них смотрела на другую как на свое второе я. За все время не было случая, чтобы они не только поссорились, но и попрекнули в чем-то друг друга. Обе понимали: живут только потому, что вместе, и каждая из них страшилась остаться одна. — Хорошо тебе! Убралася! — завидовала Устинья Мавре. — А мне-то каково! Севка навещал ее часто, чуть ли не каждый день, иногда оставался и ночевать. Он привозил ей баранок и сушек, которые Устинья размачивала в чае и ела. Но даже баранки и сушки, любимая ее еда, не утешали старуху. Однажды, это было уже в середине лета, Устинья потихоньку прибиралась в избе и вдруг ясно услышала голос Мавры: — Эй, старуха! Засиделась ты тут! Устинья отворила дверь в сени — никого. Обошла вокруг дома, пошевелила палкой лопухи, росшие на месте гряд, — нет, никто не прятался в них. А между тем она могла побожиться, что ясно слышала голос своей подруги. Откуда этот голос? Может она так ясно представила Мавру, что в ушах зазвучал ее голос? Но, кажется, и не думала в эту минуту о ней. «Это она за мной приходила. Видно, тоже стосковалась обо мне», — обрадованно подумала Устинья, и у ней сразу обмякли и отнялись руки и ноги. Она еле доплелась до избы, открыла сундук, достала узелок с приготовленной одеждой, положила на стол и легла на кровать. Что стояло на улице — день или ночь, — она не знала, и сколько времени пролежала, — тоже не представляла, может, несколько часов, а возможно — сутки и больше. Она только чувствовала, как в ней угасает, замирает жизнь, но боли не было, а была даже отрада. В сознании вспыхивали короткие и яркие картины из ее прожитой жизни — то видела себя трехлетней девочкой с бабушкой на цветущем лугу. То ей виделся муж, молодой, в белой рубахе-косоворотке, то собственные дети. Виделись и картины труда: как жала, косила, как молотила цепами в риге, — такой слаженный стук стоял, что под него хоть пляши. Слышала запахи соломы, сена и льняного масла. Собственная жизнь ей представлялась то бесконечно долгой, то прошедшей за единый миг… Приехавший на мотоцикле Севка увидел свою бабушку неживой, уронил голову на стол рядом с узелком и громко зарыдал... ©Летописец.

Как хочется зимней сказки И веры, как в детстве вновь, Что лица вокруг без маски, А в сердце живёт любовь… И воздух вдыхая свежий, В морозный чудесный день, Я небо спросила «Где же Той сказки моей хоть тень?» А небо в ответ послало Снежинок красивых плен. Ведь небо другим не стало И чудо даёт взамен… А нас изменило время, Мы стали душой черстветь… Шагаем в толпе со всеми, А сердце не хочет петь… И только снежинок стая, Летящая свысока, С надеждой кружит, не зная, Что губит тепло, пока… Но мы не снежинки всё же, Нам нужно души тепло… И сердце оттаять может, Обиды забыв и зло… И зимняя сказка снова Вернётся, как в детстве, вновь… В разгаре зимы суровой Сердца будет греть любовь… Ирина Самарина-Лабиринт

Каждый раз, когда есть возможность сказать кому-то что-то хорошее — говори. Когда есть возможность сделать кому-то хорошее — делай. Может, Вселенная именно через тебя кому-то облегчает, кого-то ободряет, кому-то вселяет надежду, кого-то согревает.

Всё происходит так как должно. Каждое мгновение, решение, выбор, встреча, человек, ошибка, урок, шаг вперёд, шаг назад, разбитое сердце, любовь, неудача, прорыв, мечта. Всё это маленькие точки, из которых складывается твоя жизнь. Всякий опыт влечёт за собой следующий, и, хотя в настоящий момент может показаться что все эти части, никак не связаны и разбросаны по разным местам, в один прекрасный день ты сможешь соединить их воедино. Когда ты это сделаешь, к тебе придёт осознание того, что жизнь, лишённая даже одной из этих точек не сделала бы тебя тем человеком, которым ты являешься. Верь, что в твоей жизни всё происходит так, как должно, так, как правильно для тебя. Поддерживай эту веру и ты испытаешь освобождение.

ДУСЯ Дуся от природы всегда была крупной девушкой, при росте 182 см её вес варьировался от 90 до 120 кг в зависимости от времени года, настроения и наличия рядом с Дусей любимого мужчины. Мужчин в ее жизни было много, четыре законных брака и в два раза больше неофициальных, без записи в отделе записи, итого двенадцать. Со своим крайним, двенадцатым мужем она рассталась около года назад, а тринадцатого все нет и нет. Дуся решила, что все дело в ее лишнем весе и ей нужно немного похудеть, поскольку ее масса уже приближалась к критическим отметкам. Отказать себе во вкусной еде Дуся не могла, поэтому она в 100500 -ый раз решила попробовать утренние пробежки на природе, для чего разбудила меня в семь утра и силком вытащила на улицу. Итак, две полуграции: Дуся -110 килограмм мужских мечт, в красных элегантных шортах, изготовленных методом «легким движением руки брюки превращаются .», то есть путем отрезания нижней части пижамных штанов. Сверху — черный топик, который раньше, когда Дуся весила на 20 кг меньше, был полноценной майкой. Под топиком — две жировые складки. Если на эти складки напялить лифчики, то будет свинка из мультфильма «Ну, погоди!». Это Дуся так сказала, не я. Она очень самокритична, даже чересчур. Я- 85 кг красоты и грации, из них как минимум 20 -явно лишние. Детально описывать себя не буду, скажу в двух словах — зрелище сногсшибательное… Мы с Дусей плывем, причем Дуся чуть впереди разрезает своей мощной грудью восьмого размера встречный воздушный поток, отбрасывая за собой слой турбулентности, в котором я и пытаюсь экономить свои силы. Где-то на полпути к нам присоединяется мой сосед Жора, который тоже физкультурится, правда, скандинавской ходьбой. На нем синие сатиновые семейные форменные трусы, чудом сохранившиеся до наших дней с момента его службы матросом на крейсере Аврора. Ну, не в 17-ом году, конечно, а в 1972 -ом. Сверху майка-тельняшка типа майки-алкоголички, тоже наверно еще с Авроры, потому что она изрядно потерта на пузе, а дырка в проекции пупка изящно сколота английской булавкой. На ногах — обувь спортивная резинотекстильная, то бишь кеды «Два мяча» родом из СССР. За спиной у Жоры трофейный немецкий пехотный рюкзак, доставшийся ему по наследству от отца, прошедшего всю войну. -О-О! Корабли на марше!- поприветствовал нас Жора. — Разрешите пришвартоваться к вашей теплой компании. Лидуся, у тебя корма еще увеличилась с момента нашей последней встречи. Авианосец прям. Дуся ничего не сказала, только пробуравила Жору взглядом, от чего тот скукожился как старый рваный башмак. После расставания со своим последним мужем Дуся постоянно находится в активном поиске, а Жора женат, и поэтому как мужчина он ее не интересует, совсем. — Давайте- ка с вами бросим якорь вон на той полянке, и отметим День Любви и Верности, у меня с собой все есть — первачок и закусочка, я даже музычку прихватил. — Не, я пас, — говорю я. — Наша цель — до речки, там искупаться и обратно, да и жарко сегодня. Дуся долго не решалась, то ли ей плыть дальше, то ли бросить якорь рядом с Жорой и его трофейным рюкзаком. Якорь все-таки перевесил. — А я «за», за любовь и верность чего ж не выпить, тем более я уже поняла, что бег при моем весе- это путь к инсульту, или инфаркту, да еще по такой жаре, а правильное и своевременное питание — это и есть здоровый образ жизни. Под «правильным и своевременным питанием» подразумевалось принятие на грудь немалого количества самогоночки. Короче, Дуся осталась, а я поплыла дальше в гордом одиночестве, разрезая встречный ветерок уже своей мощной грудью. Вернулась я на полянку минут через тридцать и увидела, что Жора сидит на подстилочке и пьет в гордом одиночестве, а Дуся и какой-то довольно привлекательного вида мужчина в камуфляжной форме вальсируют под песню Визбора «Милая моя, солнышко лесное «, при этом Дусю ничуть не смущает, что мужичонка ниже ее на голову и его лицо чуть ли не утопает в Дусиной груди. Наверно, бывший военный, подумала я, о чем говорит его оболваненный тип прически и манера держаться. Жора мне поведал, что мелкокалиберного зовут Николай, и он бывший подводник, если не врет, конечно, и что они с Дусей быстро нашли общий язык, потому что Дуся заядлая рыбачка, а он как раз возвращался с рыбалки, тут Дуся его и тормознула- слово за слово, танцы-обниманцы… Когда песня закончилась, танцующие оторвались друг от друга и присели рядом с нами. Николаша выглядел как воробушек рядом с императорским пингвином, Дуся крепко держала его за руку, чтобы не вырвался, наверно, а он смотрел на нее с восхищением! Во как! Двадцать минут знакомства, а мужик уже запутался в Дусинах сетях. Всегда поражаюсь как ей это удается, да еще при ее габаритах 110−110−110−110, где последнее число — это вес, и возрасте 50+? Николай стал собирать свои немногочисленные манатки -удочки и другие причиндалы для рыбалки, Дуся ему помогала. — У Лидии бойлер дома сломался, так что мы, наверно, поедем к ней съездим, я посмотрю, — как бы оправдывался Николай, надевая на голову техасскую панаму, которая, видимо, должна была придать ему мачизма. Если у этого Николаши руки не из жопы, подумала я, то для него несмотря на мелкий калибр, существует реальная угроза стать Николаем Первым и Тринадцатым в ряду Дусиных мужей. Ближе к вечеру Дуся мне позвонила и сообщила, что вот теперь уже она точно встретила мужчину всей своей жизни, потому что он и бойлер починил, и карниз повесил, и даже ужин приготовил, а все ее предыдущие двенадцать штук были нелепыми ошибками молодости. А то, что у него рост дай бог метрсемьдесят вместе с панамкой, это ее совершенно не волнует, в ее возрасте размер уже не имеет значения, главное — чтобы человек был хороший! А худеть Дуся передумала, и так барышня неземной красоты! Татьяна Ферчева (ФеТа)