— Дим, она помрет там одна. Пишет, что заболела, что с постели встать не может. Она мне, конечно, столько гадостей сделала, но… Ну не могу я! Не могу ее бросить, понимаешь? У меня сердце не на месте. Потеснимся как нибудь… *** Телефон на кухонном столе завибрировал, проезжая по клеенке несколько сантиметров с противным жужжанием. Лена вздрогнула, едва не выронив чашку с недопитым кофе. На экране высветилось одно слово: «Мама». Это слово в последние годы вызывало не теплоту, а спазм в желудке. Дмитрий, сидевший напротив и меланхолично жевавший бутерброд, поднял глаза. — Опять? — коротко спросил он. — Ага, — выдохнула Лена, сбрасывая звонок. — Третий раз за утро. — Ну, может, случилось чего? — Случилось, Дим. У неё всегда что-то случается. Либо ноготь сломала, либо мир рухнул. И для неё это равнозначные события. Лена встала и подошла к окну. Тридцать один год. В зеркале отражалась женщина с уставшими глазами, в которых, казалось, застыл вечный вопрос: «Где взять денег?». — Лен, ну ты же знаешь, она не отстанет, — Дима отодвинул тарелку. — Сейчас начнет бомбить сообщениями. — Пусть бомбит. Я не могу сейчас. Просто не могу. В кармане халата снова завибрировало. Лена закрыла глаза. Память, будь она неладна, тут же подкинула картинки из прошлого. Ей девятнадцать. Она стоит в банке, подписывая документы дрожащей рукой, а мама, Лариса Петровна, шепчет на ухо: «Доча, ты спасаешь семью. Папе нужны струны, мне — реклама, всё отдадим, вот увидишь». Не отдали. Ни тогда, ни потом. Родители Лены были людьми искусства и «больших проектов». Папа — музыкант, вечно ищущий вдохновение и редко находящий заработок. Мама — риэлтор, у которой «вот-вот выгорит сделка века». Они жили в съемной квартире, пили вино, смеялись и жили так, будто завтра не наступит. А завтра наступало, и приходила хозяйка квартиры за деньгами. — Знаешь, о чем я жалею? — Лена повернулась к мужу. — Что мы не улетели на Гоа, когда был шанс? — усмехнулся он. — Нет. Что я тогда, в двадцать семь, не сказала жесткое «нет». В тот год у Лены словно пелена с глаз упала. Она вдруг поняла простую истину: родители — взрослые люди. Дееспособные. Руки-ноги есть, головы на месте. Почему она, молодая девчонка, должна тащить их на своем горбу? Она тогда впервые отказала в очередном кредите. Был скандал. Крики о неблагодарности. А потом папы не стало. Сердце. Просто остановилось. Ему было всего пятьдесят два. Маме — сорок пять. Она тогда сломалась, рассыпалась на части, как хрустальная ваза. Осталась одна, без жилья, без денег, без умения жить в реальности. Лена посмотрела на Диму. Он был её якорем. — Помнишь, как она к нам переехала? — Такое забудешь, — хмыкнул он. — Четыре года как на вулкане. Но, справедливости ради, с Полинкой она помогала здорово. Да, это было время перемирия. Мама жила в маленькой комнате, Лена работала, мама сидела с внучкой. График два через два позволял как-то сосуществовать. Но «королева драмы» не могла долго жить в тишине. Как только ей предложили работу администратором в отеле — с графиком пять через два и отличной зарплатой, — Лариса Петровна расцвела. — Я наконец-то поживу для себя! — заявила она тогда, собирая чемоданы. Лена уволилась. Полина пошла во второй класс, началась вторая смена, водить и забирать было некому. Денег стало меньше, но спокойствия — больше. Пока у мамы не появился «дружок». Потом ссоры, переезды туда-сюда, и вот финал: она сняла квартиру, чтобы доказать свою независимость. И тут грянул кризис. Отель закрыли. Телефон на столе пискнул, оповещая о сообщении. Лена нехотя взяла аппарат. «Ты хочешь, чтобы меня вышвырнули на улицу? Хозяйка требует оплату за месяц вперед. Мне нечего есть. Переведи 30 тысяч или возьми кредит, я все отдам, когда откроемся». — Тридцать тысяч, — озвучила Лена. — И это только аренда. А еще те два кредита, которые я на себя оформила, чтобы она зубы сделала и плазму купила. — У нас самих ипотека и автокредит, Лен, — напомнил Дима, нахмурившись. — И ты сейчас без работы. Я не потяну еще один долг. — Я знаю. Лена набрала номер. Гудки шли долго, словно мама специально выжидала, набивая цену своему страданию. — Алло? — голос мамы звучал слабо, надрывно, будто она умирала. — Вспомнила о матери? — Мам, привет. Я видела смс. — И? Ты перевела? Мне хозяйке через час отдавать. — Мам, у нас нет таких денег. И кредит нам никто не даст, у Димы нагрузка максимальная, я безработная. — Так займи! У друзей, у знакомых! — голос мгновенно окреп и налился сталью. — Лена, ты не понимаешь? Меня выгонят! Я на улице останусь, под забором! Тебе плевать? — Мам, прекрати истерику. Никто под забором не останется. Я же говорила неделю назад: переезжай к нам. Комната свободна. Поживешь, пока работа не появится, пока всё не устаканится. Зачем копить долги за съем? — К вам? — фыркнула Лариса Петровна. — В эту душегубку? Чтобы Дима твой на меня косо смотрел? Чтобы я отчитывалась за каждый кусок хлеба? Я молодая женщина, мне нужно личное пространство! — Тогда плати за него сама, — жестко отрезала Лена. — Мам, я серьезно. Денег нет. Вариант один — переезд к нам. В трубке повисла тишина. Потом послышался всхлип. — Вот, значит, как... Вырастила... Всю душу вложила... А теперь — «плати сама». Ты черствая, Лена. У тебя сердца нет. Отец бы увидел — в гробу перевернулся. — Мам, не трогай папу. — Я никому не нужна! Обуза! Лучше бы я с ним тогда ушла! — она бросила трубку. Лена опустила руку с телефоном и села на стул. Руки тряслись. — Что, концерт по заявкам? — спросил Дима, подходя сзади и кладя руки ей на плечи. — Гастроли, — горько усмехнулась она. — Говорит, что я бессердечная. Вечером ситуация усугубилась. Лена готовила ужин, когда на кухню забежала восьмилетняя Полина. Глаза у девочки были на мокром месте, губы дрожали. — Мам... — тихо позвала она. — Что случилось, солнышко? — Лена вытерла руки полотенцем. — Бабушка написала... — Полина протянула свой телефон. Лена прочитала сообщение в мессенджере: «Полиночка, моя ягодка. Наверное, мы с тобой не скоро увидимся. Мама не хочет мне помогать, и бабушке придется уехать далеко-далеко, в глухую деревню, доживать свой век в нищете. Ты уж не забывай меня, ладно? Люблю тебя». Ярость вспыхнула внутри Лены, как сухая трава от спички. Это было уже за гранью. Манипулировать ребенком? — Так, — Лена присела перед дочкой. — Слушай меня внимательно. Бабушка никуда не уедет. Она просто... немного расстроена и придумывает сказки. Знаешь, как в театре? — Она правда не уедет? — шмыгнула носом Полина. — Правда. Она просто хочет, чтобы мы её пожалели. Но так делать нельзя, понимаешь? Нельзя пугать людей, которые тебя любят. — Бабушка поступила плохо? — Бабушка поступила глупо. Иди, играй, я с ней поговорю. Лена вышла на балкон и набрала номер. — Ты что творишь?! — закричала она, как только услышала «алло». — Зачем ты пишешь гадости Полине? Ей восемь лет! — А что я соврала? — голос мамы был холодным. — Если дочь меня бросает, что мне остается? — Я тебя не бросаю! Я предлагаю тебе крышу над головой и еду! А ты строишь из себя жертву! Если еще раз напишешь ребенку подобное — заблокирую везде. Ты меня поняла? — Злая ты. В кого только такая... — Мама закашлялась. Кашель был долгий, лающий. — Ты что, заболела? — А тебе-то что? — прохрипела она. — Простыла. Отопления нет толком, экономлю... Всё, не звони мне. Дай помереть спокойно. Следующие два дня превратились в ад. Мама писала каждые полчаса. То жаловалась на температуру, то на одиночество, то присылала ссылки на статьи «Как дети предают родителей». Лена держалась. Она знала: стоит дать слабину, перевести хоть тысячу — и этот поток не остановить. На третий день Лена перестала отвечать. Она просто отключила уведомления. Ей нужно было выдохнуть. Вечером пришло смс. Одно, но длинное. «Я лежу с температурой 39. Воды подать некому. Ты даже не спросила, жива ли я. Спасибо, доченька. Надеюсь, Полина с тобой так не поступит в старости». Лена прочитала это, сидя в гостиной. Дима смотрел новости. — Что там? — спросил он, не поворачиваясь. — Говорит, температура тридцать девять. Помирает. — Веришь? Лена помолчала. — Не знаю. Она актриса, конечно, еще та. Но... вдруг правда? Ей всё-таки пятьдесят скоро. И нервы эти... — Поедешь? — Придется. Не прощу себе, если там реально что-то серьезное. — Я с тобой. На машине быстрее. Полинку к соседке закинем на часок. Они ехали по вечернему городу молча. Лена теребила ремешок сумки. Внутри боролись два чувства: злость на манипуляции и липкий, холодный страх за маму. Какая бы она ни была — взбалмошная, эгоистичная, требовательная — она была мамой. Единственной. Дверь открыли своим ключом — дубликат у Лены был на всякий случай. В квартире пахло лекарствами, затхлостью и почему-то валерьянкой. — Мам? — позвала Лена, заходя в полутемную комнату. Лариса Петровна лежала на диване, укутавшись в два одеяла. На лбу мокрое полотенце. На столике рядом — батарея пустых кружек и блистеры таблеток. Телевизор работал без звука, освещая комнату мерцающим голубым светом. При виде дочери она даже не повернулась. — Явилась, — слабо прошелестела она. — Проверить, не укокошил ли меня вирус? — Прекрати, — Лена подошла и потрогала лоб. Горячий, но не огонь. Градусов тридцать семь и пять, не больше. — Где градусник? Мама демонстративно отвернулась к стене. — Не надо мне ничего. Уходите. Я сама справлюсь. Как всегда. — Лариса Петровна, хватит ломать комедию, — голос Димы звучал спокойно, но твердо. Он стоял в дверях, скрестив руки на груди. — Собирайтесь. Мама резко села на диване, одеяло сползло. На ней была старая растянутая футболка, волосы спутаны. Она выглядела не как светская львица, которой пыталась казаться, а как уставшая, испуганная женщина. — Куда? — она растерянно моргнула. — Домой, — сказала Лена, садясь рядом на край дивана. — К нам. — Я не поеду! — в её голосе уже не было прежней уверенности, только капризные нотки. — Там тесно! Там Дима! Я буду вам мешать! — Будешь, — согласилась Лена. — И мы тебе будем мешать. И ссориться будем, наверное. Но, мам, у тебя нет выхода. И у меня нет. Мы семья. Лариса Петровна шмыгнула носом. И вдруг, совершенно неожиданно, её лицо скривилось, и она заплакала. Не театрально, как обычно, а по-настоящему, горько и некрасиво размазывая слезы по щекам. — Ленка... мне страшно, — зашептала она, хватая дочь за руку. — Мне так страшно... Я старая, никому не нужная дура. Работы нет, денег нет, мужики эти... все сбегают. Я думала, хоть этот нормальный, а он... А отель закрыли... Что мне делать? Я же ничего не умею, только улыбаться на ресепшене. — Ну всё, всё, — Лена обняла её, прижимая к себе. От мамы пахло потом и «Корвалолом». — Ты не старая. И ты нужна нам. Просто у тебя характер — не сахар. — Да уж не мёд, — буркнул Дима, но подошел и начал складывать разбросанные вещи в пакет. — Лариса Петровна, где ваша сумка большая? — В шкафу, — всхлипнула она. — На верхней полке. Лена гладила маму по спине, чувствуя, как уходит напряжение последних дней. — Мам, послушай. Мы заберем тебя. Но с условиями. Лариса Петровна подняла заплаканное лицо. — С какими? — Кредиты мы платим вместе, как только ты найдешь работу. Никаких новых долгов. И самое главное — никаких манипуляций Полиной. Никогда. Слышишь? Если тебе плохо — звони мне, ори на меня, но ребенка не трогай. — Обещаю, — тихо сказала мама. — Прости меня. Я просто... я думала, если надавлю на жалость, вы быстрее поможете. Дура я, да? — Есть немного, — улыбнулась Лена, вытирая ей слезы. — Вставай давай. Поехали лечиться. У нас дома мёд есть хороший, и малина. Сборы заняли полчаса. Квартира выглядела сиротливо с пустыми полками. Дима вынес сумки в машину, а Лена помогала маме одеться. — А что с этой квартирой? — спросила мама, завязывая шарф. — Залог заберем в счет оплаты последнего месяца, я с хозяйкой поговорю, — деловито ответила Лена. — Димка поможет вещи перевезти в выходные. В машине Лариса Петровна притихла, сжавшись на заднем сиденье. Она казалась маленькой и хрупкой. Лена смотрела на неё в зеркало заднего вида и думала о том, что ролями они поменялись окончательно. Теперь она — взрослая, принимающая решения, а мама — растерянный ребенок, которого нужно вести за руку. Когда они вошли в квартиру, навстречу выбежала Полина. — Бабушка! — взвизгнула она, бросаясь к Ларисе Петровне. — Осторожно, я заразная! — попыталась отстраниться та, но Полина уже повисла у неё на шее. — Ты не уехала! Ты с нами! Лариса Петровна посмотрела на внучку, потом на Лену с Димой, стоящих в прихожей с сумками. Глаза её снова наполнились слезами, но теперь это были другие слезы. — С вами, ягодка моя, — прошептала она, целуя макушку внучки. — Куда ж я от вас денусь. Дима подмигнул Лене и громко сказал: — Так, дамы, без паники. Я купил торт. Кто будет чай? — Я! — закричала Полина. — И я, пожалуй, — робко улыбнулась мама. — Только мне с лимоном, Димочка, если можно. Лена вздохнула и пошла ставить чайник. На кухне было тесновато, в коридоре громоздились сумки, а впереди маячили дни, полные притирок и маминых капризов. Но на душе было спокойно. Война закончилась. Все были дома. Ещё больше историй тут! https://dzen.ru/shockcontent?tab=articles Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)