В ДУХЕ И ИСТИНЕ

16 декабря День Памяти Преподобного Саввы Сторожевского, Звенигородского, игумена. Преподобный Савва Звенигородский был одним из учеников преподобного Сергия, Радонежского чудотворца. От юности возлюбив чистое и целомудренное житие и отвергши суетные прелести мира, Савва пришел в пустыню к преподобному Сергию и принял от него иноческий постриг. Руководимый своим богоносным наставником, он пребывал в совершенном послушании ему, навыкая в Троицкой обители порядкам иноческого жития. Жизнь свою преподобный Савва проводил в строгом воздержании и непрестанном бдении, заботясь о соблюдении чистоты душевной и телесной, которая есть украшение иноческого жития. Прежде всех приходил преподобный в церковь на Божественную службу и после всех выходил из нее. Со страхом Божиим стоял он в храме на молитве, в умилении не мог удерживаться от сильного плача и рыдания, так что удивлял всех иноков обители. Непрестанно упражнялся он в церковном пении и чтении, а в свободное от молитвы и церковных служб время занимался каким-либо рукоделием, боясь праздности – матери пороков. Подвижник любил безмолвие и избегал бесед с другими. Поэтому он казался всем простецом, ничего не знавшим, а на деле превосходил мудростью своей многих, считающих себя разумными. Он искал не показной человеческой мудрости, а высшей, духовной, в которой и преуспевал. Преподобный Сергий лучше других видел успехи преподобного Саввы в духовной жизни и поставил его духовником всей братии монастыря. В те времена благоверный князь Московский Димитрий Иоаннович одержал победу над неверным ханом татарским Мамаем и его полчищами. Возвратившись с радостью в Москву, великий князь немедленно пришел к преподобному Сергию в обитель – помолиться и принять от него благословение. При этом князь обратился к святому старцу с такими словами: «Святче Божий! Когда я хотел выступить против неверных магометан, то обещался построить монастырь во имя Пресвятой Богородицы и устроить в нем общежитие. И вот теперь, честный отче, с помощью Всесильного Бога и Пречистой Богородицы и твоими молитвами, желание наше исполнилось, супостаты наши побеждены. Посему молю твое преподобие: всячески постарайся, Господа ради, чтобы обет наш был вскоре исполнен». Князь отправился в Москву, а прп. Сергий с усердием стал исполнять его просьбу. Он обошел много пустынных мест, изыскивая, где бы удобнее устроить монастырь. Пришедши на реку, называемую Дубенкой, он нашел там место, которое ему весьма понравилось. Там прп. Сергий и создал церковь, а при ней монастырь во имя Пресвятой Богородицы, честного Ее Успения. Вскоре пришли сюда некоторые из братии. Преподобный с радостью принял их и затем учредил здесь общежитие. Настоятелем сего монастыря прп. Сергий выбрал из учеников своих блаженного Савву, считая его вполне способным к самостоятельному руководству братией. Помолившись о нем, великий подвижник благословил его и сказал: «Бог да поможет тебе, чадо, да подаст тебе усердие и силу и да руководит тобою на все благое и полезное». Приняв благословение от святого старца, прп. Савва начал управлять Дубенским монастырем. Житие он проводил здесь чистое, равноангельное; удручал себя постом и бдением, питался лишь пустынными растениями, отказываясь от всякой сытной и вкусной пищи; никогда не носил мягких одежд. Часто проливал он сердечные слезы, сокрушаясь о грехах своих, и предавался самым строгим монашеским подвигам. Между тем братия обители начали умножаться. Преподобный Савва с любовью наставлял их и служил каждому со смирением и кротостью. Так прожил преподобный в Дубенском монастыре более 10 лет. 25 сентября 1392 года преподобный Сергий преставился ко Господу. Готовясь к исходу из земной жизни, еще за полгода до кончины своей он вручил управление Великой Лавры ближайшему своему ученику прп. Никону. Но Никон по преставлении прп. Сергия сначала недолго настоятельствовал над Лаврой; желая пребывать в совершенном безмолвии, он вскоре затворился в особой келлии. Троицкие братия после долгих молений возвели на игуменство прп. Савву Дубенского. Приняв на себя игуменство в Троице-Сергиевой Лавре, прп. Савва благоуспешно управлял порученным ему стадом, вспомоществуемый молитвами великого отца своего духовного и основателя лавры – прп. Сергия. Древнее предание относит ко времени начальствования прп. Саввы в Лавре чудесное изведение его молитвами водного источника за стенами обители, к северу, в то время как монастырь нуждался в воде. По прошествии шести лет прп. Савва, ища безмолвия, оставил управление обителью, после чего братия Сергиевой Лавры вновь возвели на игуменство прп. Никона. Прп. Савва остался подвизаться в Троицкой Лавре. Вскоре после этого в Троицкую обитель прибыл благоверный князь Георгий Димитриевич. Князь Георгий был связан духовными узами с Троицкой обителью. Прп. Сергий был его крестным отцом, прп. Савва – отцом духовным. Теперь он обратился к своему отцу духовному с просьбой посетить его дом и преподать благословение всем домашним. Упрошенный князем, прп. Савва отправился к нему, думая вскоре же возвратиться в Сергиеву обитель. Но христолюбивый князь стал неотступно просить преподобного старца, чтобы он никогда не отлучался от него, но чтобы устроил монастырь в его вотчине близ Звенигорода и игуменствовал в нем. Видя доброе произволение князя, прп. Савва не отказался исполнить его просьбу. Он хотел искать подходящего места для устроения монастыря, но князь звенигородский уже заранее облюбовал и избрал такое место на горе Сторожевской, в полутора верстах от самого Звенигорода. Место это показалось преподобному как бы небесным раем, наполненным благовонными цветами. Молитвенно припав к честной иконе Пресвятой Богородицы, которую подвижник носил с собою, он со слезами воззвал к Заступнице: «Владычице мира, Пресвятая Богородице! На Тебя возлагаю надежду спасения моего. Не отрини меня, убогого раба Твоего, ибо Ты знаешь немощь души моей. И ныне, Владычице, призри на место сие и сохрани его безопасным от врагов. Буди мне наставницей и окормительницей моей до самого конца жизни моей, ибо иной надежды, кроме Тебя, я не имею». Так помолившись и возложив всю надежду на Богоматерь, прп. Савва поселился на том месте. В непродолжительном времени он построил здесь небольшую деревянную церковь во имя Пресвятой Богородицы, честного и славного Рождества Ее. Недалеко от нее он соорудил себе маленькую келлейку. От этого времени преподобный еще больше утруждал плоть свою постническими трудами и лишениями, подвизаясь в безмолвии. Скоро слух о его святой жизни привел к нему многих, искавших безмолвного жития, и преподобный всех принимал с любовью и был для них образцом смирения и иноческих трудов. Когда собралось довольно братии, прп. Савва, по образцу духовно воспитавшей его Троице-Сергиевой обители, устроил для них общежитие. В своих отношениях к братии он старался подражать своему великому учителю прп. Сергию, заветы которого хранил в сердце своем и соблюдал в своей подвижнической деятельности; свои распоряжения и приказания прп. Савва подкреплял собственным примером. Предание сохранило о нем рассказ, что он сам на своих перетруженных подвигами и возрастом плечах носил воду на крутую гору к монастырю, и все потребное для себя старался делать сам, чтобы научить братию не лениться и не губить дней своих в праздности. Все это радовало благоверного князя Георгия; он имел к прп. Савве, духовному отцу своему, великую веру и весьма почитал его, покровительствовал новосозданной обители и щедро благотворил ей. Благодатью Божией и молитвами прп. Саввы монастырь Сторожевский распространялся: братство увеличивалось пришельцами из соседних городов и селений, искавших духовной пользы и руководства в добродетелях. Как чадолюбивый отец, прп. Савва принимал всех с любовью и отечески непрестанно вразумлял их душеполезными поучениями. Они же, побеждаемые Божественной любовью, соблюдали заповеди своего наставника и приносили духовные плоды добродетели. В 1399 году князь Георгий по повелению брата своего, великого князя Московского Василия Димитриевича, должен был идти войною против волжских болгар. Перед самым походом благочестивый князь пришел в Сторожевскую обитель испросить благословения на брань у своего духовного отца. Он просил прп. Савву помолиться Всемилостивому Богу, да подаст ему силу на супротивных врагов. Святой помолился и, взяв честный крест, осенил им князя и при этом пророчески изрек: «Иди, благоверный княже, и Господь будет с тобою, помогая тебе. Врагов своих ты одолеешь и благодатью Божией здоровым возвратишься в свое отечество». Приняв от святого старца благословение, князь Георгий Димитриевич собрал свои войска и пошел на болгар, покорил много городов и областей и с великой славой и победой возвратился в свою вотчину, как и пророчествовал преподобный старец. По возвращении с победой князь Георгий Димитриевич поспешил к преподобному Савве благодарить его за благоуспешную молитву и помолиться в обители. После благодарственного молебна князь сказал подвижнику: «Великого молитвенника обрел я в тебе и крепкого помощника в бранях, ибо ясно вижу, что лишь твоими молитвами я победил врагов своих». Преподобный смиренно отвечал князю: «Благий и Милосердный Бог, видя твое благочестивое княжение и смирение сердца твоего и любовь, которую оказываешь ты убогим, даровал тебе такую победу над неверными, ибо ничем нельзя так приблизиться к Богу, как милосердием к нищим. И если до конца пребудешь милостив к ним, то много доброго приобретешь в сей жизни и будешь наследником вечных благ». Князь сделал щедрое пожертвование в монастырь и учредил трапезу братии. После того князь Георгий стал питать еще большую веру к прп. Савве. Вслед за тем благодарный и благочестивый князь поспешил доказать свою благодарность еще яснее, с усердием доставляя обители преподобного Саввы различные пособия, дары и вклады. Вновь были устроены келлии для братии и обитель обнесена деревянной оградой. Но лучшим памятником трудов прп. Саввы и благотворительности князя Георгия Димитриевича остается существующий и поныне благолепный, величественный, обширный каменный храм во имя Рождества Богородицы, построенный на месте прежнего бедного, неудобного и слишком малого деревянного храма. Приступая к его построению, благочестивый князь дал прп. Савве много золота, сел и имений. Делал благочестивый князь и другие богатые приношения в обитель отца своего духовного, перед святой, подвижнической жизнью которого благоговел. Между тем смиренномудрый старец преуспевал в добродетелях и дарованиях духовных. Бодрствуя над другими, он еще более, непрестанно и неослабно, бодрствовал над собою. Монастырь его украшался, и имя прп. Саввы прославлялось везде вокруг, как и имя Сторожевской обители. Со всех сторон стекались к нему иноки, ища руководства в духовной жизни и монашеских подвигах. Миряне приходили к нему, прося наставлений и руководства. Опасаясь и бегая земной славы, прп. Савва ушел для подвигов за версту от монастыря и там, в глубоком овраге, под сенью густого леса, ископал себе тесную пещеру, где в совершенном уединении и безмолвии, в покаянии со слезами молился Господу. Молитву и богомыслие преподобный чередовал с рукоделием и, невзирая на свои преклонные лета, не переставал сам трудиться для обители: своими руками он выкопал колодезь под горою, который и поныне доставляет прекрасную воду для обители. Так, со дня в день усовершаясь в духовной жизни, прп. Савва достиг наконец глубокой старости, никогда не изменив своего уставного правила и отвергшись однажды мира, о мирском и суетном уже более не заботился; никогда он не одевался в мягкие одежды и не искал телесного покоя, предпочитая тесный и прискорбный путь пространному. Нищету возлюбил он паче богатства, бесславие – паче земной славы и терпение скорбей – паче суетной радости. Наконец, преподобный впал в предсмертную болезнь. Почувствовав приближение кончины, старец призвал к своему смертному ложу братию, поучал их довольно от Божественных Писаний, убеждал блюсти чистоту душевную и телесную, иметь братолюбие, украшаться смирением и подвизаться в посте и молитве и при этом назначил преемником себе, игуменом обители, одного из своих учеников именем Савву. После этого, преподав всем мир и целование, преподобный скончался 3 декабря 1407 года. Много слез пролили братия Сторожевского монастыря, лишившись своего «кормника и учителя». Весть о блаженной кончине прп. Саввы быстро распространилась по окрестностям и привлекла в обитель множество благоговейных почитателей его из иночествующих и мирян. На погребение собрались князья, бояре и жители звенигородские. Скорбь была всеобщая; все шли на погребение, как бы на погребение своего отца. Многие приносили своих недужных ко гробу преподобного. Тело прп. Саввы было предано в земле в церкви Рождества Пресвятой Богородицы, при нем построенной, на правой стороне. Спустя много лет по преставлении прп. Саввы игумен обители Звенигородской, по имени Дионисий, окончив свое обычное молитвенное правило, прилег отдохнуть. И вот в тонком сне он видит благообразного, украшенного сединами старца-инока, который сказал: «Дионисий! Встань скорее и напиши лик мой на иконе». «Кто ты, господине, – вопросил в недоумении Дионисий, – и как твое имя?» «Я Савва – начальник обители сей», – отвечал благолепный старец. Тогда игумен пробудился от сна и, пораженный видением, призвал одного из учеников прп. Саввы, старца Аввакума, видевшего в молодых годах преподобного живым, и спрашивал его о блаженном Савве, каков он был по виду. Аввакум описал наружность преподобного и его возраст. Дионисий отсюда убедился, что ему явился сам прп. Савва и повелел изобразить себя на иконе. А так как Дионисий сам был искусный иконописец и муж благочестивый, то он с усердием написал икону прп. Саввы. С тех пор при гробе святого начали совершаться чудеса. Братия Саввиной обители возроптали на своего игумена Дионисия и безрассудно принесли на него ложные жалобы великому князю Иоанну Васильевичу (1462–1505). Тот поверил доносу и повелел игумену немедленно явиться к себе. Игумен впал в глубокую скорбь. И вот во сне он видит блаженного Савву, который, ободряя его, говорил: «Что скорбишь, брат мой? Иди к князю и говори смело, ничего не боясь, Господь будет тебе помощником». Воспрянув от сна, Дионисий всю ночь со слезами молился Богу. В ту же ночь некоторые из ропщущих видели во сне благолепного старца, который говорил им: «На то ли вы оставили мир, чтобы с ропотом совершать подвиг иночества? Вы ропщете, а игумен со слезами молится о вас и бодрствует. Что же одолеет: ваш ропот или его молитва? Знайте, что в сердцах ропотливых не почиет смирение и Бог не оправдает их». Братия, проснувшись, пересказали свой сон прочим. Когда же они явились к великому князю, то ничего не могли сказать против игумена, которого ранее оклеветали, и остались в великом стыде, а Дионисий с честью возвратился в свой монастырь молитвами прп. Саввы. Один из иноков Сторожевского монастыря долго страдал глазами, так что совсем ничего не мог видеть. Однажды он пришел ко гробу прп. Саввы, со слезами молился и отер глаза свои покрывалом, лежавшим на гробе святого. Другой монах, смотря на это, стал издеваться над больным и с дерзкой насмешкой произнес: «Исцеления-то не получишь ты, а только песком глаза свои еще больше запорошишь». И вот прикоснувшийся с верой к гробу преподобного получил скорое исцеление, а насмехавшийся над ним был внезапно поражен слепотою, причем услыхал голос, говорящий ему: «Ты обрел, чего искал. Пусть через тебя и другие вразумятся не смеяться и не хулить чудес, бывающих от угодника Божия». Тогда ослепший, пришедши в себя, со страхом и слезами покаяния пал у гроба прп. Саввы, умоляя о прощении. Преподобный же, щедрый в милостях, подал исцеление и согрешившему.

Стоит Христос у двери сердца каждого из вас и потихоньку, потихоньку стучит, и ждет — не отворится ли дверь, не впустят ли к себе. И стоит только отворить дверь, чтобы вошел Он и вечерю с вами сотворил. Святитель Лука Войно-Ясенецкий

ОН РАЗБИЛ СВОЙ ДОРОГОЙ ДЖИП — ЧТОБЫ ПРОЕХАЛА СКОРАЯ С РЕБЁНКОМ Сирена выла в пустоту. Водитель скорой стиснул руль до хруста в пальцах — сзади хрипел ребёнок, а впереди стоял вальяжный джип, владелец которого хладнокровно говорил по телефону. Ему было всё равно. И тогда старый водитель сделал то, чего не делал за сорок лет... *** Сирена захлёбывалась. Не выла — именно захлёбывалась, как человек, которому зажали горло. Петрович знал этот звук. За сорок лет он научился слышать в нём оттенки: бывает сирена-приказ, бывает сирена-мольба. Сейчас она молила. И город не слышал. Руки на руле взмокли. Пластик стал скользким, как мыло. Петрович не отрывал взгляда от красных огней впереди — цепочка стоп-сигналов уходила за поворот, и в ней не было ни единого разрыва. Пробка. Мёртвая, глухая, как камень. Сзади тонко пискнул аппарат. — Давление падает, — голос фельдшера Нади был ровным. Слишком ровным. Так говорят, когда уже не верят. Петрович не обернулся. Не мог. Если обернётся — увидит. Маленькое тело под простынёй, бледное лицо с закрытыми глазами, тёмные волосы, слипшиеся от крови у виска. Мальчику было лет семь. Может, восемь. Ровесник внука. Он сглотнул. Во рту стало сухо и горько, словно нализался железных перил. Этот привкус он тоже знал — привкус бессилия. — Проспект стоит до самого моста, — сказала рация голосом диспетчера. — Ищите объезд. Какой объезд? Он посмотрел в зеркало заднего вида. Сзади — три ряда машин, притёртых так плотно, что между бамперами не протиснется и кошка. Справа — бетонный отбойник. Слева — встречка, тоже мёртвая. Они стояли в ущелье из металла, и сирена билась о его стены, как птица о стекло. Пальцы сами нашли сигнал. Он давил на кнопку — длинно, отчаянно, — и звук уходил в небо, в серое декабрьское небо, пахнущее выхлопами и мокрым снегом, и там растворялся. Никто не двигался. Водитель в соседней «Ладе» смотрел в телефон. Женщина в «Киа» поправляла помаду. Мужчина в грузовике курил, выставив локоть в окно. Они слышали. Они все слышали. И никто — никто — не шевельнулся. — Петрович... Надин голос дрогнул. Он услышал это — маленькую трещину в её профессиональном спокойствии. Она работала с ним третий год. Она никогда не паниковала. — Знаю, — сказал он. Аппарат пискнул снова. Чаще. Тревожнее. Впереди, в двух машинах от них, стоял джип. Чёрный, огромный, с хромированными дугами и шинами в человеческий рост. Петрович видел его номер — красивый, зеркальный, из тех, что стоят как его зарплата за полгода. Видел, как поблёскивает антенна на крыше. Видел широкую спину водителя, прижавшего телефон к уху. Джип стоял ровно посередине ряда. Справа от него — полметра до отбойника. Слева — полметра до соседней машины. Если бы он прижался вправо, влез одним колесом на бордюр... Сирена выла. Водитель джипа не шевелился. Он разговаривал. Смеялся, кажется. — Петрович видел, как дёрнулось его плечо. — Ну давай же, — прошептал Петрович. — Давай. Подвинься. Джип стоял. Время стало вязким. Петрович чувствовал, как оно утекает — не минутами, а каплями, — и каждая капля была тяжёлой, как свинец. Секундная стрелка на приборной панели дёргалась. Сзади пищал аппарат. Сирена выла. И ничего не происходило. Сорок лет. Он вспомнил это не умом — телом. Сорок лет за этим рулём. Сорок лет чужой боли, чужой крови, чужих смертей. Первый вызов — пьяная драка в подворотне, парень с ножевым, и он, молодой, зелёный, заблевал весь халат, пока Михалыч накладывал жгут. Последний вызов — должен был стать сегодня. Тихий. Простой. Старушка с давлением, укол, подпись, «спасибо, сынок», и домой. На пенсию. К внуку, к дочери, к томатам на подоконнике. Вместо этого — мальчик. Самокат. Грузовик, не успевший затормозить. И этот джип. Аппарат сзади издал длинный, протяжный писк. Надя выругалась — коротко, сквозь зубы. Петрович никогда не слышал, чтобы она ругалась. — Уходит, — сказала она. — Петрович, он уходит. Руки сами отстегнули ремень. Он не думал. Если бы думал — не вышел бы. Это нарушение инструкции, оставление поста, чёрт знает что ещё. Но ноги уже несли его вперёд, по мокрому асфальту, между машин, мимо удивлённых лиц за стёклами, и сирена за спиной выла, выла, выла. Он постучал в тонированное стекло. Оно опустилось. На Петровича пахну́ло теплом, кожей, дорогим одеколоном. Водитель джипа смотрел на него снизу вверх — молодой, лет тридцати пяти, ухоженный, с аккуратной щетиной и холодными серыми глазами. В глазах было недоумение. И раздражение. — Чего? — спросил он, не убирая телефон от уха. Петрович открыл рот. Он хотел сказать что-то правильное. Объяснить. Попросить. Приказать даже — он имел право приказать. Но горло сжалось, и вместо слов вышел хрип. Он увидел себя со стороны — глазами этого человека. Старик в мятом халате. Лицо серое, мешки под глазами, щетина седая, торчит клочьями. Руки трясутся. Смешной, жалкий, ничтожный. Водитель джипа нахмурился. — Отец, я занят. Стою, как все. Куда мне деться? Петрович посмотрел на бордюр справа. Высокий, сантиметров двадцать. Грязный. За ним — газон, раскисший от снега. — Туда, — сказал он. Голос был чужой, севший. — На газон заедь. На бордюр. Пропусти. Там... там ребёнок. — Слушай, — водитель поморщился. — Я понимаю, работа у тебя такая, но это, — он качнул головой в сторону бордюра, — двадцатидюймовые диски. Знаешь, сколько стоят? Петрович знал. Он знал, что эти диски стоят дороже, чем он заработал за последний год. Знал, что для этого человека они — ценность, статус, часть его блестящей хромированной жизни. Но сзади, в жёлтой коробке с красным крестом, лежал мальчик, и его сердце останавливалось. — Сынок. Слово вырвалось само. Петрович не хотел его говорить — оно прозвучало униженно, просяще, по-стариковски. Но оно уже прозвучало. — Сынок, там мальчик умирает. Семь лет. Как твоему, может. Или моему внуку. Он говорил и чувствовал, как жжёт глаза. Не от ветра — ветра не было. От чего-то другого, подступающего изнутри, горячего, солёного. — Я сорок лет... Сорок лет, понимаешь? И сегодня — последний день. Завтра на пенсию. И вот так, значит... Голос сорвался. — Я тебя прошу. Христа ради. Не за машину твою, не за диски — за душу. За его душу. За свою. Пропусти. Он не заметил, как потекли слёзы. Просто вдруг стало мокро на щеках, и он услышал, как капля упала на рукав — тихо, едва слышно под вой сирены. Водитель джипа молчал. Телефон всё ещё был у уха, но он не говорил в него. Он смотрел на Петровича — на его трясущиеся губы, на слёзы, на руки, вцепившиеся в край опущенного стекла. Секунда. Две. Сзади сирена захлебнулась и снова взвыла — выше, отчаяннее. Что-то изменилось в лице водителя. Петрович не смог бы сказать, что именно, — не дрогнул мускул, не шевельнулась бровь. Но что-то — там, в глубине серых глаз — сместилось. Как будто треснул лёд. — Отойди, — сказал водитель. Петрович не понял. — Отойди, дед. Быстро. Телефон полетел на соседнее сиденье. Заревел мотор — мощный, утробный, как зверь. Джип дёрнулся вперёд. Петрович отскочил. Джип не стал прижиматься к бордюру. Он налетел на него — с разгона, всей массой, — и раздался скрежет. Страшный, режущий, как ножом по стеклу. Хром дуги смялся о бетонный столбик, правое крыло прочертило борозду по отбойнику, посыпались искры. Двадцатидюймовые диски взвизгнули, врезаясь в край бордюра, и Петрович увидел, как лопнула покрышка — с хлопком, с облачком резиновой пыли. Джип вполз на газон. Грязь брызнула из-под колёс — на капот, на стёкла, на блестящий чёрный бок. Но он не остановился. Он двинулся вперёд — по газону, вдоль ряда машин, — и за ним, как за ледоколом, открывалась полоса. Водитель высунулся в окно и заорал — матом, яростно, — на «Ладу» впереди: — Двигай, твою мать! Вправо давай! «Лада» испуганно дёрнулась к обочине. Петрович бежал обратно к своей машине. Ноги не слушались — ватные, чужие, — но он бежал. Запрыгнул на сиденье, захлопнул дверь. — Держись, — сказал он. Непонятно кому — Наде, себе, мальчику. Джип впереди выехал на перекрёсток. Встречные машины шарахнулись в стороны — кто-то сигналил, кто-то кричал, но он стоял поперёк, мигая аварийкой, и ждал. Петрович вдавил газ. Скорая рванулась вперёд — в узкую щель между машинами, по следу, который оставил джип. Сирена теперь звучала иначе. Не молила — пела. Звонко, победно, на одной высокой ноте. Они выскочили на перекрёсток. Джип тронулся следом и пошёл впереди — измятый, грязный, с лопнувшим колесом, — расталкивая встречку, как ледокол расталкивает льдины. Семь минут. Это заняло семь минут. Петрович не смотрел на часы — но потом, когда они влетели на пандус больницы и санитары выхватили носилки из салона, он увидел табло над входом: 17:42. Мальчик был жив. Его сердце билось — слабо, неровно, но билось. Надя вышла следом. Её руки тряслись. — Успели, — сказала она. — Петрович, успели. Он не ответил. Он смотрел на джип. Машина остановилась поодаль, у забора. Правый борт — в грязи и царапинах. Крыло смято. Колесо спущено. Хром дуги болтается, как сломанная рука. Водитель стоял рядом и смотрел на повреждения. Просто смотрел — молча, без выражения. Петрович подошёл. — Сынок. Тот обернулся. Глаза были усталые. Обычные человеческие глаза. — Сынок, я... — Петрович запнулся. — Как тебя зовут? — Дмитрий, — сказал водитель. — Дмитрий, я тебе... всю жизнь... Ты же машину... Дмитрий посмотрел на свой джип. Потом — на двери приёмного покоя, куда увезли мальчика. — Железо, — сказал он. — Просто железо. Он достал из кармана сигареты. Руки у него тоже дрожали — мелко, едва заметно. — Я не знаю, как я это... — он затянулся, выпустил дым. — Как будто кто-то руль перехватил. Я же не хотел сначала. Правда не хотел. А потом ты... эти слёзы... И я вдруг подумал: у меня же сын. Шесть лет. Артёмка. И если бы он там лежал... если бы какой-то мужик в джипе стоял и не двигался... Он не договорил. Отвернулся. Петрович молчал. Он смотрел на измятое железо — на содранную краску, на вмятины, на лопнувшую шину — и видел в этом что-то другое. Не порчу, не убыток. Жертву. Сирена давно замолчала. Но в ушах Петровича ещё стоял её звук — последний, победный вой, когда они прорвались. Он положил руку на плечо Дмитрию. Ничего не сказал. Просто постоял так — старый водитель скорой и молодой владелец разбитого джипа — двое чужих людей, которых на семь минут соединило что-то большее, чем случай. Потом Петрович развернулся и пошёл к своей машине. Завтра — пенсия. Томаты на подоконнике. Внук. Но это будет завтра. Странная штука — жизнь. Иногда цена поступка измеряется не в деньгах, а в том, что́ человек готов отдать, не думая о цене. Может быть, настоящее чудо случается не когда Небо нарушает законы физики, а когда человеческое сердце нарушает законы выгоды. И тогда железо становится невесомым, а слёзы старика — тяжелее золота. Автор рассказа: © Сергий Вестник

О ЧЕМ МЫ ПОЖАЛЕЕМ Есть у Чехова потрясающий рассказ – «Горе». В книгах он помещается обычно среди юмористических рассказов Чехова. Смешного там мало. Зато есть удивительная мысль. И стоит ее напомнить, ибо в каком-то смысле рассказ этот про каждого из нас. Некий токарь везет свою жену к врачу. Везет на телеге. Время зимнее. Кругом снег, лошадь едва справляется. А токарь хлещет ее да рассуждает, как встретит его врач и жену его на ноги поставит. Он вслух размышляет, как пообещает врачу выточить портсигарчик из карельской березы, а еще шары для крокета, а еще кегли – самые что ни на есть заграничные. Не успел толком пожить с ней, не успел пожалеть, проявить любовь свою – 40 лет прошли как в тумане Он рассуждает так вслух, чтобы приглушить свое тяжелое чувство. Ибо горе застало его врасплох. С женой прожил он 40 лет. И вспоминает токарь, как жил он все эти годы в пьяном полузабытьи, а теперь вдруг появилась в душе ужасная боль. И вот он просит супругу свою, чтобы не говорила врачу, что он ее бил когда-либо, заверяет, что бить больше не будет, и что жалеет ее теперь и ради нее старается. Только жена его молчит, не отвечает, а снег на лице ее почему-то не тает. И когда понял токарь, что умерла жена, то заплакал от досады. Потому что не успел толком пожить с ней, не успел пожалеть, проявить любовь свою – 40 лет прошли как в тумане. Задумался токарь. «Жить бы сызнова…». Заботился бы о той, в которой когда-то души не чаял. В никуда ушли 40 лет. Вспоминая прожитое, как всё загубил пьянством, бездельем, драками, токарь и не заметил наступивших сумерек. Забылся. Очнулся в большой комнате с крашеными стенами. Видит врача, к которому ехал, хотел было вскочить и раскланяться, да только не может двинуть ни рукой, ни ногой. Отморозил всё. Придется ампутировать. «Ну, ну... чего же ты плачешь? – говорит ему врач. – Пожил, и слава Богу! Небось, шесть десятков прожил – будет с тебя!» Что же токарю ответить на это: «Горе ведь! Простите великодушно! Еще бы годочков пять-шесть... И как на этом свете всё скоро делается!» Вот как завершает рассказ сам Чехов: «Доктор машет рукой и выходит из палаты. Токарю – аминь!» Почему же всё так? Да потому, что мы все так живем. Так и заканчиваем свою жизнь, то есть ни с чем, пустые, растраченные на пустяки или греховные страсти. Мы собственно жизнь пропускаем мимо себя. Разве жизнь – разборки, ругань, нецензурщина, сплетни? Разве жизнь – блуд и обман? Разве жизнь – непрестанное недовольство и выяснение отношений? Разве жизнь – «всё себе, а другой – лишь средство к моему благополучию»? Но добавлю, что также не жизнь – непрестанная спешка и бешеная погоня за миражами мира сего. Не жизнь – постоянные страхи о будущем, фантазии и тревоги, забвение тех, которых с тобой Бог сегодня рядом поставил. Если наша любовь вспыхнула ярким бенгальским огнем, осветила сумерки жизни – и тут же угасла, оставив лишь досадный дым и те же самые сумерки, – грош ей цена. Ибо подарить другому то, что его несказанно обрадует, а потом цинично отнять – это издевательство и ничего более. Молнией пролетают года, и сердце на свою собственную пустоту откликается досадой. Пустота и досада неразлучны. Не пустота кошелька, разумеется, а пустота души. Если из сгнившей нити ткань жизни плести, то истлеет она без доброй памяти. И никого не порадует. А если не радуешь ты никого, то как же в себе самом сможешь радость иметь? Порадовать ближнего вовремя, и вовремя друг друга любить – вот что есть жизнь. Сердечное тепло и радость искренних объятий, доброе слово, отзывчивость, чуткость – разве не ради этого стоит жить? Очаг любви, несущий тепло сердца самым родным, согреет и других людей, согреет везде, где бы любящий ни трудился, общался, ходил, ибо источник тепла – он везде согревает. Вот добрый, чистый, пусть и наивный взгляд твоего ребенка – он заслуживает того, чтобы ему уделить свое время, общение. Заслуживает больше, чем сплетни в компании, иллюзии Интернет-общения, растворение в телеобразах или бесконечная болтовня по мобильной сети. И вот какая удивительная истина – внимание сердца и потраченное время напрямую взаимосвязаны. К чему влечется твое сердце, на то и время тратится. Допустим, если сердце тянется к Богу, то и время на молитву найдется. А нет в сердце жажды общения с Богом, то и времени на общение с Ним тоже нет. Если нет сердечного желания общаться с семьей, то и времени на то не найдется. И так во всем. Удивительно: у всех алкоголиков, наркоманов, всех подчинившихся грубым страстям всегда было время на удовлетворение своей страсти. Всегда было время, компания, общение вокруг тлетворной страсти. «Ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше будет» (Лк. 12, 34). А где наше сердце? Это определяется опять-таки временем, которое сердце посвящает чему-либо. И каждый запросто может определить, где его сердце – в вязких трясинах Интернет-соблазнов, в переписках и пустом общении непонятно с кем и непонятно ради чего – или в том, что дано тебе Богом: семье, призвании, полезном добром деле. Вот встретился ты с кем-то и полюбил – цени это время, созидай, а не разрушай. Ибо, если очаг любви не поддерживать, он угаснет, остынет. А остывший очаг ни к чему не пригоден. Поддерживается любовь вниманием друг ко другу. Вот поставлен ты трудиться на какой-то работе – это и есть то место, где ты призван нести добро, спасать свою душу, ответственно выполнять то, что тебе доверили. Если будем мы унывать, бездельничать и мечтать о чем-то другом, то потеряли мы время. Но мы всё ждем чего-то и ждем, и думаем, что это потом придет удобное время, тогда и проявим себя. Что же, душа моя, спишь до сих пор? На что тратишь себя? Помни: чему посвящено время, тому посвящена жизнь. А время посвящено тому, к чему приковано внимание. То есть тому, что стало сокровищем для сердца. Посмотри на свои собственные мысли, чем заняты они в этот конкретный момент? Чему посвящены? К чему стремится твое сердце? Это и есть либо погибель твоя, либо жажда спасения. Суд – он не потом совершится. Суд вершится сейчас – в зависимости от того, чему мы сейчас посвящаем себя. Вся суть духовной жизни сводится к тому, чтобы не терять для спасения текущий момент. Каков ты в своих мыслях, желаниях, намерениях в настоящее время, таков ты и есть на самом деле. И даже не смей думать, что сейчас, мол, ладно, и так сойдет, а вот потом я когда-нибудь постараюсь. Нет, это самообман! Сейчас, в этот текущий момент, быть верным Богу, хранить чистоту души, искоренять в себе зло и поступать по любви к нашим ближним – вот что такое христианская жизнь. Время – оно всегда удобное и вместе неудобное. Неудобное, потому что внешние обстоятельства всегда против нас, да и внутри мешают лень, нежелание. Удобное, потому что в том он и подвиг духовный, что именно сейчас мы имеем возможность духовной борьбы, спасения, освобождения. Когда же минует отпущенный нам век, то итог духовный подводится: а, собственно, чему ты посвятил себя? И вот оказывается, что судит нас не Бог и не ангелы, а судит нас потраченное нами время. Это как выделили тебе под запись, допустим, 40 минут, а ты там такое записал, что потом самому стыдно и больно. Потраченное время ясно показывает, на что мы себя израсходовали. Чему посвятил ты себя, с тем ты и есть, то и тянется вместе с тобой в бесконечную вечность. Итак, сегодня люби, сегодня общайся с детьми, сегодня сделай доброе дело, сегодня и только сегодня к Богу иди. Откладывая на потом, мы утрачиваем жизнь реальную. Фантазируя о будущем, теряем настоящее. Вот еще небольшой секрет. Чтобы успевать жить, надо перестать спешить. Спешка уничтожает настоящее, душа растворяется в тревогах, и время опять-таки уходит в никуда. Что нужно, ты успеешь сделать. Остальное – как Бог управит. И подлинную радость можно найти в каждом текущем моменте. И в каждом моменте есть соприкосновение с вечностью, если душа всем сердцем открыта Вечному Богу. Бог подаст то, что нужно. Не растворяйся в переживаниях о завтрашнем, живи сегодняшним днем. Радуйся тому, что есть, а не уничтожай себя из-за того, чего нет. Бог подает тебе то, что и нужно тебе. А если бы подал больше нужного, то стал бы ты хуже, чем есть. И застучат по клавишам иные грозные комментаторы: «Как это не думать о будущем? Вон сколько всего еще сделать нам надо! Созидать, содержать, реализовывать!» Но другие, не такие грозные комментаторы им ответят: «О будущем думай, да не растворись только в нем! Ведь живешь ты сейчас. Учись сегодня в жизнь свою вносить радость». Кто научился доверять Богу сегодня, тот понял слова Евангелия: «Не заботьтесь о завтрашнем дне… Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 34). «Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Мф. 6, 32–33). Не растворяйтесь в тревогах о завтра, ибо жизнь ваша дана вам сегодня, остальное – как Бог управит. Кто доверяет Богу, тот обретает покой. А кто обрел покой, тот хранит в себе гармонию мыслей и чувств, желаний и воли. А у кого гармония внутри, тот чувствует гармонию вовне, и во всем – дыхание Божие, присутствие Животворящего Господа. И сквозь остатки первозданной природы он видит отблески утраченного Рая, а в собственной семье, при всех наших взаимных немощах, чувствует тот же маленький, но уютный уголок Рая на земле. Воспринимает он любовь Любящего, то есть Господа нашего, имя Которому – Любовь. Итак, о чем же мы пожалеем? Да о времени, зря потраченном! О драгоценном времени, израсходованном в никуда. И хочется бы его назад вернуть, да невозможно это. Жили ради себя – и в итоге отсутствует жизнь. Жили никак – значит, и вовсе не жили. Жили в пустоте – значит, и стали опустошенными. Не успеваем оглянуться, как нет ни родителей, ни детей. Те покинули мир земной, а эти, повзрослев, покинули дом родной. Подобно токарю, мы с горечью вспоминаем прошлое. «Жить бы сызнова…», – робко произносим мы. Да зачем сызнова? Ты ведь сейчас живешь! Сейчас и люби, делай добро, очищай свое сердце! Где есть любовь, там время зря не тратится. — Священник Валерий Духанин

«Так тяжко на сердце, и хочется плакать…» Так тяжко на сердце, и хочется плакать. И надо бы душу готовить к зиме. Такая повсюду разруха и слякоть. Так быстро темнеет в стране… Мы больше пощады у неба не просим. Пророческий глас утопили в вине. Такая настала промозглая осень! Так быстро темнеет в стране… Кривые усмешки, прямые угрозы, а сердце родное – увы! – не в броне… На скользкой дороге такие заносы… Так быстро темнеет в стране… На пастбищах жизни все пусто и гибло. Не велено думать о завтрашнем дне… Как быстро и память, и совесть отшибло! Как быстро темнеет в стране… Ограблен трудяга. Застрелен невинный. Кто вовремя сподличал, – тот на коне. Такие заборы, что неба не видно! Как быстро стемнело в стране… Такой телевизор пустой и веселый! На кой нам учиться в сплошной кутерьме… Потушат огни деревенские школы… Так страшно темнеет в стране… Мы верили: будет и легче, и лучше, и новое счастье придет по весне… Но вновь собираются черные тучи. Как быстро стемнело в стране… Господь свои брови седые нахмурил. Так трудно живется народу во тьме. Затишье. Быть может, оно перед бурей? Возможно, к войне – не по нашей вине… Николай Добронравов

15 ДЕКАБРЯ — ПРАЗДНОВАНИЕ ПАМЯТИ ПРЕПОДОБНОГО АФАНАСИЯ, ЗАТВОРНИКА ПЕЧЕРСКОГО, В БЛИЖНИХ ПЕЩЕРАХ . Подвизался в Киево-Печерской обители в XII веке. Проводя богоугодную подвижническую жизнь, после долгой болезни преподобный Афанасий скончался. На третий день после кончины преподобного, когда игумен с братией пришли совершить погребение, то нашли святого сидящим и плачущим. Когда они стали вопрошать св. Афанасия, что с ним было, то он только увещевал их к молитве, покаянию и послушанию во всем игумену. И затем, затворившись в тесной пещере, подвизался еще 12 лет. Преподобный Афанасий мирно отошел ко Господу около 1176 г. и был погребен в Ближних (Антониевых) пещерах. У мощей святого произошло много исцелений. Тропарь, глас 3 Блаже́нство пла́чущих получи́ти жела́я,/день и нощь непреста́нно пла́кал еси́,/ име́я во уме́ час Су́дный,/ тем по кончи́не твое́й обре́л еси́ утеше́ние на Небеси́,/ преподо́бне Афана́сие./ Пода́ждь и нам пла́катися зде грехо́в на́ших вы́ну,/ я́ко да пла́ча безконе́чнаго избы́вше,// та́мо прии́мем ве́чное утеше́ние. Кондак, глас 5 Я́ко безсме́ртия тезоимени́т,/ по уме́ртвии свое́м воста́л еси́ жив,/ показу́я же, я́ко зело́ лю́та есть смерть, пла́кался еси́ го́рько./ Ны́не обре́тши неконча́емую ра́дость,// моли́ся о нас, я́ко да пла́ча ве́чнаго избу́дем

Исп: протоиерей Андрей Гуров

Убитый боец СВО очнулся по дороге в морг и рассказал про старика с крестом на шапке. Снайперская пуля была разрывной. Повредила множество органов и раздробила позвоночник. "Он вообще не должен был дышать", — говорит врач, который его оперировал. Он и не дышал. Пока готовили к операции, пульс пропал. Но по пути в морг он очнулся… Медсестра, которая видела это, потеряла сознание. Дьулустан Иванов (родом из Якутии) побывал на том свете, и от того, что он там увидел, берёт оторопь. "Это был такой высокий старик с белой бородой и крестом на шапке… Он сказал, что мне ещё рано…" — объясняет боец СВО. Этот парень не был верующим. Тем не менее на основе его детального описания священник сделал вывод, что Дьюсу явился святитель Лука Крымский. Когда раненому показали фото святого, он сразу его узнал. Для якутского бойца это явление стало переломным. Вскоре он крестился, а вместе с ним это сделали его невеста и сестра.

НЕ СОГРЕВАЙ ЧУЖОЙ ГНЕВ Когда на тебя кричат, когда тебя обвиняют, — в твое сердце, как раскаленный уголь, бросают чужой гнев. И у тебя есть выбор. Ты можешь начать раздувать этот уголь своим ответным гневом, и тогда он превратится в пожирающий пожар. А можешь сделать иное. Молча, своей внутренней молитвой и смирением, вылить на этот уголь стакан холодной воды. И он зашипит, выпустит пар — и погаснет. Не становись топливом для чужой страсти. Стань для нее водой. И ты спасешь и свою душу, и душу ближнего. ***