Жизнь на кончике пера

- Ты всё равно должен жениться на Ирине! Иначе ты мне больше не сын! (часть 1) Ирина взахлёб рыдала в своей комнате. Каждая невеста нервничает перед свадьбой, но чувства голосящей на весь дом, были затронуты не хлопотами, по случаю празднование знаменательного дня, который во все времена всегда сопровождается нервозностью, а решением папы, неподлежащим обжалованию.

Сжигая за собой мосты [Юрий Линна]

Бабкино проклятье Я недавно толкнул бабку, когда из метро выходил. Знаю, что так нельзя: старость надо уважать, некрасиво и тому подобное, но спешил очень. У выхода был гололёд и так скользко очень, а тут она ещё поперёк дороги встала, и не туда и не сюда, обойти вообще никак невозможно. Вот и пришлось её слегка «подвинуть», но получилось, что оттолкнул, потому что она немного проехалась по снегу в своих допотопных ободранных сапогах, едва удержав равновесие, а я ещё и ляпнул на ходу, сдуру, что раз она старая, то и сидела бы дома, не мешала бы всем. Старуха повернулась в пол- оборота, уставилась на меня своими почти бесцветными глазками, на которых и ресниц-то не видно было. Это, наверное, потому что или седые они уже все и их не разглядеть на её бледном лице, или повыпали от старости, и так ехидненько вполголоса сказала, что и я очень скоро постарею, не буду вечно молодым. Я тогда значения этим словам не придал. Буркнул что-то типа «да пошла бы ты…» и убежал. Потом носился весь день, как оголтелый по разным организациям и офисам, конечно же, моментально забыл про этот случай. Поздно вечером вернулся домой уставший. Под душ залез, потом пожевал, что нашёл в холодильнике, выпил банку пива, ту, что по дороге в магазине купил, и спать рухнул. А утром, когда бриться собрался, только хотел вилку от бритвы в розетку воткнуть, случайно в зеркало посмотрел и заорал по-сумасшедшему, а бритва у меня так вообще из рук на пол выпала и разбилась вдребезги. Рожа в зеркале отражалась не моя, а какого-то деда, как тут не заорать-то? Я по телефону своему другану Саньке позвонил, чтобы он срочно пришёл. Он минут через пять бегом прибежал, говорит, что думал, что-то страшное случилось, так я в трубку орал, как ошпаренный. Посмотрел на меня, потом в зеркало, покрутил пальцем у виска и сказал, что я нормально выгляжу, как всегда, и в отражении тоже. Я соврал ему, что пошутил. Ну не объяснять же, что у меня глюки. Санька хоть и не сильно-то поверил, видок-то у меня испуганный очень был, но, отвесил мне подзатыльник и, наорав, что с утра так не шутят и, что я дебил, ушёл. А я в зеркало посмотрел потом, когда его проводил, понял, что всё равно старика там вижу. Никуда вообще в этот день не пошёл, хотя дел было немерено. Побриться так и не смог. До ночи сам не свой был. В инете всё перерыл, нифига путного там про такие случаи не нашёл. Спать лёг, всю ночь эта бабка снилась и издевалась, щуря свои поросячьи глазки. Несколько раз я просыпался в холодном поту, а часа в четыре утра уже больше уснуть вообще не смог. Утром в зеркало посмотрел – вроде бы нормально всё. Обрадовался, как маленький, даже подпрыгнул несколько раз от того, что этого деда в зеркале не обнаружил. Что это было? Может магнитная буря или ещё какая-то аномалия. Больше мне такого никогда не мерещилось. Но старух и, на всякий случай стариков, обхожу теперь стороной. © Лана Лэнц

ИДЕАЛЬНАЯ ЖЕНА. Ездил я как-то на скорой помощи. Не как фельдшер и не как врач и даже не как пациент – боже упаси - как ротозей. Решил изучить жизнь врачей так сказать изнутри, как изучают они нас посредством своих фибро и гастро скопов. Договорился с хорошими знакомыми, причину придумал – мол надо мне уметь, если что, оказать первую помощь, ну там вырезать аппендицит, роды принять или почку пересадить, потому что кругом пустыня или море и помощи ждать не от куда. В общем наплел с три короба. - Ладно,- согласились мои знакомые,- Хочешь – валяй. Только после не жалуйся. Пристроили меня на хорошую подстанцию в самую лучшую бригаду. Первого выезда я ждал как откровения, все думал может и я на что сгожусь и даже кого-то спасу. А тут как раз команда: - Шестая бригада – на выезд. Шестая бригада это в том числе я. Подошел фельдшер. Подтянулся врач. - Чего там? - Помирает кто-то. Воровского 17. - А-а… Тогда пойду допью кофе. - Так ведь там пациент помирает!- напомнил я. - Ну да,- согласился врач,- Только пока мы доедем – все-равно помрет. Или сам по себе выживет. Все от бога… И точно, пошел допивать свой кофе. Это я к чему?… Это я к тому, что все врачи сильно не романтики. Реалисты они. И циники. Профессиональное это… Наконец собрались и поехали. Не спеша. - У киоска притормози,- попросил врач,- Сигарет куплю. Кончились. Притормозили. - А чего мы так медленно?- тихо спросил я. - А куда торопиться?- удивился фельдшер,- Лично я не спешу в морду получать. Там ведь кто помирает – там алкаш помирает. Главное дело все-равно не помрет – всех переживет. И тебя и меня… Мы все эти адреса как пять пальцев. Знаем – бывали… И точно, встретил нас алкаш – бодренький такой для покойника. - Вы где?... Вы чего так долго?... Ездят они… А человеку, пролетарию, сдохнуть – да? - Лучше б сдох! - крикнула жена пролетария,- Доктор – усыпите его что-ли. Совсем! - Он меня не усыплять, он меня спасать должен. Обязан!- заорал в ответ алкаш. Инфантильный как сытый питон доктор чего-то там вколол, чего-то дал съесть и чем-то запить. - Ну все - мы пошли. И мы – пошли. Потом были другие адреса и были умирающие и умершие и все это буднично, без криков – «Он уходит от нас», не как в сериалах. Все скучно – до оскомины. «Он уходит от нас» я слышал из уст врачей лишь однажды, когда они говорили о заместителе главврача. И еще они добавили – «Наконец-то!» И «Давно пора». Это я все к чему?... Ах да… Про жену… Дойдем и до жены… Скоро ко мне привыкли. И я – привык. И меня уже заставляли таскать носилки и держать и поворачивать пациентов и даже подавать какие-то там ампулы. И я уже не морщился от вида крови и не шмыгал носом от запахов. Разных. Потому что болезнь это штука, в первую очередь, малоаппетитная – кровь, гниль, тяжелый дух, капризы, угрозы и слезы родственников. Тоска. Отчего врачи со стажем – как черепахи в панцире – непробиваемы. Ничем! - Помер что ли? - Вроде да. - Ну ладно… Время поставь. И ампулы собери… Соболезнуем… Натоптали мы тут у вас… А то - сидят в машине – рядом покойник переломанный словно его через мясорубку прокрутили, а они беляши трескают. И говорят: - Мясо не прожаренное, сыроватое мясо-то… - Ага… И все им по барабану. Хотя, иногда, и их пробивает… Так вот теперь про жену… Идеальную. Был вызов в район застроенный частным сектором, где сам черт ногу… Но водитель ехал уверенно - водители скорой каждую дырку в любой дыре знают. Едем. На этот раз быстро – видно про этот адрес бригада ничего такого не знала. Водитель даже мигалку включил. Направо, налево, разворот под кирпич. Приехали. Небольшой, в три окна домик, наличники, забор деревянный. Возле забора мужик стоит. Лет семидесяти. Бросился к нам как к родным, чуть под машину не лег. - Скорей, скорей, помирает! Потащил в дом. В доме прибрано и половички расстелены. - Туда-туда! Утянул за перегородку. За перегородкой – кровать. На кровати женщина. Видно - жена. - Что с ней? - Помирает! Утром стало плохо, а теперь – вот. Женщина лежала недвижимо, с закрытыми глазами с руками сложенными на груди и даже было не понятно, дышит она или нет. Врач кивнул фельдшеру. Тот раскрыл сумку. И по тому, как кивнул врач, фельдшер все понял. И я - понял. Со стороны – да, не сообразишь, но я с ними уже поездил и научился читать между строк. Нечего тут было делать ни скорой ни вообще помощи. - Ну что?... Как?... Она будет жить?...- суетился, спрашивал мужик. Хотя она – УЖЕ не жила. Врач померил давление, чего-то послушал в фонендоскоп. Но так - для отчистки совести. - Эй, вы слышите меня?- спросил он. И громче - Э-эй! Поворочал, потряс больную. Никаких реакций. Вообще никаких – пациентка не видела, не слышала, не чувствовала. Ее уже здесь не было. Она была уже – там. Но прежде чем ее отпустить, врач должен был совершить ряд манипуляций призванных задержать покойницу на этом свете еще минут на двадцать. Фельдшер вколол чего-то в вену. И ввел чего-то под кожу. - Ответьте! Вы слышите меня? Но пациентка даже не шелохнулась. Даже после кубиков. Все… Врач расслабился. Он больше не препятствовал. Он сделал все что мог, согласно инструкции Минзрава. Теперь он мог умыть руки… - Дайте полотенце. - Что?- не понял мужчина. - Полотенце!- повторил врач. - А?- мужчина начал растеряно оглядываться,- Полотенце?... Да? Я не знаю где… Счас. И повернулся к жене. Мертвой. - Маша, Маша, где у нас полотенца лежат? А? Полотенца где? Доктор просит. Врач остолбенело глядел на мужика. - Маша. Маша скажи! Врач моргнул фельдшеру, чтобы тот приготовил шприц с успокоительным. И, наверное подумал, что придется вызывать психбригаду и может даже связывать мужику рукава. - Ма-аша! И тут, что-то такое случилось – невообразимое, потому что женщина шевельнулась, вздохнула и открыла глаза. - Маша, где у нас полотенца?- буднично спросил муж. - Там!- ответила покойница,- В шкафу,- И показала пальцем. У врача отпала челюсть. У фельдшера покатилась ампула. Женщина закрыла глаза и замерла. - Шприц! - заорал врач,- Три кубика!... Два кубика!... И еще!… Вы слышите меня? Женщина ничего не слышала. - Эй, откройте глаза!- просил доктор, тряся омертвевшую пациентку за плечо. Причем, довольно грубо. Та лежала неодушевленным бревном. С руками сложенными на груди. Вкололи три кубика. И еще два. - Вы слышите меня? Слышите? Ни хрена! Бабушка не подавала признаков жизни. Никаких. Бабушка умерла. Фельдшер замер со шприцом в руке. Врач покачал головой. Фельдшер опустил шприц. Из-за перегородки вышел муж. Без полотенца. - Я не нашел,- виновато развел руками он. - Да черт с ним, не надо полотенца, - ответил врач вставая и собираясь уходить. - Маша, я не нашел полотенце. Его нет в шкафу. Женщина дернулась, вздохнула. И открыла глаза. Врач – сел. И фельдшер тоже. Женщина обвела всех бессмысленным, потусторонним взглядом. - Маша, там нет полотенец,- пожаловался муж, - Я искал. Взгляд пациентки приобрел осмысленность. - Посмотри на верхней полке, под пледом. - А-а, под пледом. Ладно посмотрю. Муж ушел за перегородку. - Шприц!- прошептал врач. - Вам? - Нет – ей!... Я все это видел! Я там был! Я – хоть под присягой. - Охренеть!- выдохнул врач,- В конец! Добавил что-то про кубики и крикнул: - Эй вы, как вас там… Да – вы! Идите сюда! Быстрее! Муж пришел. Без полотенца. - Вы это, спросите ее,- сказал врач, неуютно поеживаясь под халатом, потому что ощущал себя полным идиотом,- Спросите…, как она себя чувствует? Муж кивнул. - Маша… Маша… Доктор спрашивает как ты себя чувствуешь? Врач диковато смотрел на мертвую женщину. Взглядом заинтригованного паталогоанатома, который только что вскрыл покойника и что-то там нашел чего быть не должно. Что-то лишнее. - Маша. Маша! Маша!... Хм… И опять, откуда-то из бездны, из мрака того света, с самого дна, женщина пошла на зов своего мужа и, карабкаясь и цепляясь за его голос, вышла, вынырнула, вернулась. И спросила: - Что ты? - Вот, доктор спрашивает - как ты себя чувствуешь? Доктор нехорошо улыбнулся. - Я… Спасибо… Да… Лучше. Ты полотенце нашел? - Нет. - Извините доктор, он у меня такой беспомощный. Я сейчас, я сама… - Лежать! – заорал доктор. Потому что, вдруг, поверил, что эта покойница сможет встать и пойти за перегородку, и влезть на табуретку и перерыв белье найти и принести ему полотенце и еще на руки полить! - Не надо, я сам,- предложил муж. - Назад! - Но полотенце… - Какое полотенце?... Какое на хрен полотенце… Не нужно мне никакое полотенце! Говорите с ней. - О чем, - Не знаю! О чем угодно. Говорите! Раз вы такой… - доктор даже подходящих слов подобрать не смог, - Говорите! А про себя подумал про пушного зверька и про то, что медицина здесь точно - бессильна. Правда совсем в ином, в не привычном, контексте. А покойница, только теперь осознав расположившуюся подле нее медбригаду, стала перебирать по одеялу пальцами и озабочено спросила: - Ты чай… Ты их… Напоил?… - Нет… А сахар, где у нас? - Там, в буфете, на средней полке. И доктор сказал: - М-м-м!- и еще:- Ёе-е!- и еще,- Твою маму!... Потому что когда мы не знаем что сказать, от избытка чувств, всегда так говорим. И еще сказал фельдшеру, безнадежно махнув рукой: - Давай, вызывай реанимационную бригаду. Быстро! И предупреди их, чтобы они его в больницу с собой взяли. - Кого? - Мужа! - Зачем?- подивился фельдшер. - В качестве… дефибриллятора! После, в машине, доктор долго-долго молчал, уперев кулаки в подбородок, а потом вздохнул: - Никогда не завидовал пациентам. Вообще – никогда. А этому – завидую. По черному!... Он же даже не знает где сахар!... Какую жену отхватил!... Какую!... Идеальную! И снова замолчал. Окончательно. Наверное, своих жен вспомнил. Всех четырех, с которыми был в разводе. И тут я с ним, конечно, согласен. Повезло – мужику. Что да – то да! Но, может было за что… Больше я с той бригадой не ездил. И вообще – не ездил. Хватило… Андрей Ильин.

Зинаида. Зинаида. Когда закончилось детство Рассказ основан на реальных событиях, благодарю подписчицу за историю. Посвящается памяти Зинаиды. 1941 год. Деревня Тимофеево, республика Марий Эл. Таисия, хозяйка дома и мать троих девочек, быстрыми руками управлялась возле печи, пытаясь угодить не только детям, но и любимому мужу. Она была старше Ивана Андреевича на восемь лет, и эти годы разницы словно вызывали в ней постоянную тревожность. Словно она должна быть ему благодарна за то, что Иван выбрал её, а не молодуху. Нет, не Иван так считал, так ей внушала свекровь, ныне покойная, которая сразу невзлюбила свою невестку, едва та переступила порог её дома. И ей же поддакивала Агриппина, сестра Ивана, которая жила в городе и время от времени приезжала в село "своих" проведать. Любви от родни мужа Таисия не видела, и не особо расчитывала получить её и в дальнейшем. Но с появлением дочек ей уже стало всё равно. Зиночка родилась в 1935 году, через год на свет появилась Людочка, а четыре месяца назад и Капитолина. Тут она услышала как громко хлопнула калитка и Иван быстрым шагом пересек двор, за затем вбежал на крыльцо, распахнув с силой дверь. - Ваня! - она удивилась. - Что с тобой? На тебе лица нет. - Война, Тася. С немцем... - Ты что такое говоришь? - она испуганно посмотрела на него. - Трезв, вроде. - Своими ушами слышал, что председатель говорил. Мужиков собирает на площади. Ты, Таська, тоже пойдем со мной, послухаем. Может, ошибка какая. *** Но не было это ошибкой. На площади собрался народ, кто-то из женщин плакал, кто-то перешептывался тревожно. Мужчины собирались кучками, курили махорку, и разговаривали меж собой. А уже на следующий день прискакал верховой из сельсовета с бумагами. Мобилизация тех, кто только недавно с армии вернулся. А потом день за днем и остальные парни поуходили, да мужики, что помоложе, были призваны. До Ивана очередь дошла в середине июля. В избе Виногоровых в ту ночь перед отправкой не спали. Таисия, скрывая дрожь в руках, собирала Ивану узел. Две пары портянок, заштопанных до дыр, хлеб, завернутый в чистую тряпицу, самосад в кисете, да кружку алюминиевую. Сама она чувствовала, как под левой грудью ноет и сжимается всё внутри тугим комом. Но молчала, не жаловалась. Зина, притворившись спящей, лежала на полатях и сквозь щель в старой кошме видела, как отец прижимает к себе мать, гладит её по волосам, и шепчет что-то, чего она расслышать не может. На рассвете Иван вышел из избы, за ним последовала Таисия, бледная, как полотно, держащая на руках сонную Капу. Людочка стояла рядом с матерью, а Зина встала рядом с отцом, сжав кулачки так, что ногти впивались в ладони. Иван присел на корточки и взял её за плечи. – Ну, Зинок, ты у меня самая старшая. Самый главный человек в доме, окромя мамки. Помогай ей. Дров подкидывай, воду носи, за сестрёнками гляди, да спуску им не давай. Справишься? Зина кивнула, не в силах вымолвить слово. – Обещай, что будешь слушаться маму. – Обещаю, папа, – выдохнула она, и слёзы, наконец, хлынули градом. Он грубо, по-мужски, вытер её щёки большим пальцем и поцеловал в лоб. Потом поднялся, обнял Таисию одной рукой, прижал к себе Людочку и дотронулся до пухлой щёчки Капитолины. – Ждите меня, крошечки мои, я обязательно вернусь. А ты не плачь, Тась, всё обойдётся. Он ушёл по пыльной деревенской улице, его силуэт медленно растворился в утреннем мареве, а его родные до последнего глядели ему вслед. Больше они Ивана никогда не видели - в августе они узнали, что он даже не доехал до фронта, эшелон попал под бомбежку. Таисия, узнав эту новость, закричала, а потом медленно опустилась на лавку, словно подкошенная. **** У неё и ранее грудь сдавливало, а теперь же и вовсе расхворалась женщина. Стала кашлять, слабела день ото дня. Но работала... Таисия, несмотря на боль в сердце, шла на ферму, доила коров, чистила навоз. А Зина, рано повзрослев, стала её правой рукой. В шесть лет она уже умела растопить печь, подогреть похлёбку из крапивы и щавеля, присмотреть за сёстрами, вынести горшок. Мыла полы в избе, привлекая и Людочку.Вместе они за Капой приглядывали. От девочек была существенная помощь. Ели скудно, как и все. В лучшие времена картошку, сваренную в кожуре, лепёшки с добавлением картофельных очистков, суп из лебеды. Иногда Таисии за работу на ферме выдавали "пайку" – немного обрата или сыворотки. В холодные зимние ночи спали все вповалку, на большой печи, накрывшись единственным стёганым одеялом, которое уже почти не грело. Зина, прижавшись к спине Людочки, слышала, как мать тихо молится в темноте, шепча знакомые слова: "…и избави нас от лукавого…" Потом наступала тишина, и только слышалось прерывистое, тяжёлое дыхание Таисии. Зина знала – у неё болит сердце. Даже люди вот шепчутся, что её на более легкий труд переводят. *** В мае 1945-го в деревню пришла долгожданная, оглушительная радость. Люди плакали, обнимались прямо на улице, ставили на столы последние запасы, кричали "Ура!" до хрипоты. Таисия и её подросшие дочки тоже радовались, но в их быту ничего не изменилось. Осень 1945-го выдалась холодной и голодной. Таисия еле таскала ноги. Кашель всё больше душил её по ночам. Девочки ходили в перешитой из старых взрослых вещей одежде, тонкие, как былинки. Зине шёл уже одиннадцатый год, но выглядела она младше - сказывались годы недоедания. И вот в один из хмурых октябрьских дней на пороге их дома появилась Агриппина, родная сестра Ивана. В добротном драповом пальто и с высокой прической на голове, она смотрела на всё свысока. Её глаза скользнули по покосившемуся крыльцу, по кривому забору и по бледным, испуганным лицам девочек, жавшихся к матери. - Здравствуй, Тася, - сказала Агриппина без улыбки. - Вот, решила заехать и проведать. Как вы тут? - Как и все нынче. Выживаем. Войдя в избу, Агриппина едва заметно сморщила нос. Подстелив полотенце на табурет, она села и разгладила складки на пальто. - Живёте тяжело, вижу. Сама-то еле дышишь, худая больно. Что за синяки у тебя под глазами? Таисия закашлялась, а Агриппина удивленно посмотрела на неё. - Сердце у меня болит, - ответила Тася. - А врачи? - А что врачи? Ничего они не говорят. Беречься надо, да в больнице лежать. Но куда мне? Тут тяжко, девочек одних не оставишь. Голодно очень, надо каждый день добывать еду. А уже вечером Агриппина присела рядом с Таисией и завела разговор. - Вот что я тебе предложу, - поглядев на Зину, произнесла женщина деловито. - Давай я старшую с собой в город возьму. У меня своих двое, как ты знаешь. Вите шесть, Тосе четыре. Нянчиться некому, я ж на фабрике постоянно, а Миша на службе. Возьму её в няньки и облегчу тебе жизнь. А вы тут втроём как-нибудь перебьётесь, всё будет легче. Да и Зина хоть отъестся. Таисия тихо спросила: - В няньки? А учёба? - Какая учёба? - махнула рукой Агриппина. - Потом доучится. Главное, что с голоду не помрет, и тебе легче станет. Может быть, отвезешь Капу и Люду до своей родни и в больницу ляжешь. - Им тоже сейчас нелегко. - Ну рано или поздно всё же легче станет, - равнодушно ответила сестра Ивана. Таисия смотрела на Зину. Девочка стояла, выпрямившись, глядя куда-то поверх головы тётки. Она бы поехала, тут Люда останется, она ведь тоже, как и Зина, рано позврослела. - Поедешь, Зина, со мной? - спросила тетка, а девочка кивнула. *** Сборы были недолгими. У Зины не было особо вещей, так что брать с собой особо было нечего. Агриппина клятвенно заверила, что у соседки девочка чуть старше возрастом, и что она купит у неё для Зины пальтишко и валенки на зиму. - Слушайся тётку, Зинок и будь умницей. - голос матери был печальным при прощании на следующее утро. Зина крепко обняла её, потом прижала к себе сестёр, пообещав Люде привезти из города конфетку-петушок. Она не плакала, потому что думала, что там, в городе, будет проще. И что недолго она там пробудет и в следующем голду сможет вернуться к обучению. Дом у тетки был на окраине города. Только вот не в комнату ей подселили, а в кухне у печи, кинув старый матрас и рваное ватное одеяло. - Тут тепло будет, не замерзнешь, - коротко бросила Агриппина. - Утром встаёшь, вскипятишь чай, кашу сготовишь нам. Потом детей умоешь, оденешь, накормишь. Пока мы на работе, за ними смотри в оба. Не дай Бог что-то с ними случится, по полной спрошу с тебя! Уже вскоре Зина стала думать о том, что лучше бы она в деревне голодала, чем сюда приехала. Тетка, как и обещала, добыла ей одежду. Но на этом её доброта была закончена. Распорядок дня был выстроен с железной дисциплиной: подъём раньше всех, потом девочка ставила воду греться и готовила завтрак. Пока варилась каша из неочищенного пшена, она должна была успеть вымыть пол в кухне и прихожей. Дети, Витя и Тося, быстро поняли, что эта худющая девочка, которую называют их двоюродной сестрой - их служанка. Они капризничали, не слушались, дразнили её "деревенщиной", а когда Агриппина возвращалась, жаловались на любую мелочь. Наказанием была не только ругань, но и тумак от тетки, а за какую-нибудь более серьезную провинность Агриппина и за прутик хваталась. Зина ела всегда последней, после всей семьи. И ела то, что оставалось. - Нечего баловать! В деревне-то и такого не видела, - говорила она мужу, когда он делал жене замечание. Стирка была адом. В корыте, на улице, даже в лютый мороз. Руки девочки от холода трескались и кровоточили. Воду она грела на плите, но её всегда не хватало и она быстро остывала. А потом у неё начался энурез. От того, что она спала на полу и от вечного страха и нервного перенапряжения. Она стала просыпаться утром на мокром матрасе и Зина испытывала леденящий ужас. Агриппина ругалась еще сильнее, и каждое утро она тут же проверяла матрас и кричала на весь дом, хватаясь за прутик. Так прошло почти полгода. Зина превратилась в замкнутую, пугливую тень, которая вздрагивала от резкого звука и боязливо опускала глаза. И только предстоящая поездка в деревню на несколько дней, которую Агриппина, нехотя, всё же разрешила, давала ей силы. - Поезжай, чтобы не говорили, что я тебя тут в рабстве держу. Только лишнего не болтай, у мамки твоей и так сердце больное, не волнуй её понапрасну. И через два дня как штык чтобы тут была. Зина обрадовалась и поклялась, что ни о чем плохом матери не расскажет. Она мечтала обнять мать, почувствовать запах родного дома и прижать к себе сестренок. Дорога домой была нелегкой - сначала трясущийся грузовик, на который Агриппина посадила её, потом попутная телега с мешками муки. - Мама! - радостно крикнула Зина, входя в сени. Таисия, увидев дочь, широко улыбнулась. Капа и Люда, увидев сестру, радостно завзжали от восторга. - Зиночка, доченька моя любимая, - Тасия обняла дочь своими худыми руками. А девочка, почувствовав на себе руки матери и её запах, разревелась, как маленькая. - Мамочка... мам... - Приехала, солнышко моё, приехала. Потом Таисия отстранила Зину, взяла её за подбородок и заглянула в лицо: - Что с тобой? - спросила она тихо. - Ничего, мама. Устала с дороги, - прошептала Зина, отводя глаза. - Не ври. Глаза-то у тебя... как у зайчонка загнанного. - Тебе показалось, мама. Я и правда, очень устала. Весь день Зина пыталась улыбаться, помогала матери по дому, рассказывала про город, про высокие дома. Но движения её были какими-то заученно-осторожными, взгляд всё время скользил по сторонам, будто она ждала окрика. И она всё время, даже в теплой избе, куталась в материн старый платок, будто озябла. Вечером перед сном они пошли в баню. Таисия не парилась, но дочки это дело любили. - Раздевайся, Зина, - мягко сказала мать. - Всю дорожную пыль смоем. Зина, отвернувшись к бревенчатой стене, начала неловко снимать одежду. Сперва платок, потом вылинявшее ситцевое платьице, потом поношенную нижнюю сорочку... Она старалась делать это быстро, но руки дрожали. Когда Таисия подошла ближе, то она всё увидела. Синяки. След от удара чем-то узким и твёрдым, возможно, краем линейки или прутом, на лопатке. И главное - страшная худоба. Даже здесь, живя в деревне, Зина не была такой слишкой худой. Таисия замерла, повернула к себе дочь и спросила: - Зина... - вырвалось у неё хрипло. - Это... это что? Зина попыталась закрыться руками. - Это я упала. На улице, - залепетала она, глядя в пол. Но Таисия уже не слушала. Она опустилась перед дочерью на колени на влажные доски полка, и обняла её коленки. - Доченька! Родненькая моя! Они били тебя? Зина не выдержала. Она кивнула, глотая слезы, и наконец, выдохнула самое страшное, самое постыдное: - Мама, я мочусь по ночам. От холода, наверное... Больше Таисия не сказала ни слова. Она завернула дочь в простыню, прижала к себе и просто сидела так, качаясь из стороны в сторону, пока та всхлипывала, уткнувшись ей в плечо. А сама смотрела на стену, чувствуя ярость. - Прости меня, доченька. Кабы знала я, что так выйдет, никогда бы тебя от себя не отпустила. Ты больше туда не поедешь. Ты останешься здесь. Зинаида. Взрослая жизнь Не дождавшись племянницы ни в назначенный день, ни спустя несколько последующих дней, в деревню явилась Агриппина. Она была в гневе. Войдя в избу без стука, она сразу набросилась: - Где Зина, Тася? Почему она не приехала? У меня работа, за детьми пригляд нужен, а она здесь... Таисия стояла у стола, выпрямившись во весь свой невысокий рост. - Она никуда не поедет, Агриппина, - произнесла Таисия ледяным ровным голосом, которого Зина от неё никогда не слышала. - Она дома остаётся. - Как это не поедет? Мы же договаривались! - А о том, что вы её будете бить, мы тоже договаривались? Мы разве договаривались о том, что она будет спать на полу? Не припомню я такого. - Кто её бил? Да я пальцем ни разу не трогала. Ты чего придумала? - Агриппина со злостью посмотрела на Зину. - Я её в бане видела, - Тасия сделала шаг к ней. - Все синяки, все следы от прута видела. И болезнь эту, от холода и страха нажитою... Ты думала, я, сердешная, да смирная, всё стерплю? Как раньше терпела, так и сейчас промолчу? А вот и нет. Ступай отсюда. И чтобы больше я тебя здесь не видела! Когда Агриппина, хлопнув дверью, выскочила из дома, в избе воцарилась тишина. Таисия вдруг пошатнулась и схватилась за стол. Зина бросилась к ней. - Мама! - Ничего... - Таисия махнула рукой, тяжело дыша. Потом обвела взглядом дочерей. - Всё будет хорошо. Дочки, я обещаю, что лягу в больницу и полечусь. А насчёт твоей болезни, Зиночка, так ты не стыдись этого, мы тебя выходим. *** Осенью 1946 года, когда был осбран урожай и погреб Таисии пополнился капустой, мелкой картошкой, пшеницей и сушеными грибами, было решено, что поедет она в больницу и подлечится. Подлечилась и Зина, забыв о своей проблеме. И благодаря тому, что женщина попала к врачам, Таисия прожила еще несколько лет. Им и государство пенсию назначило, так как Ивана в 1946 году всё же признали погибшим, а не безвести пропавшим. *** Зинаида окончила школу весной 1951 года с похвальной грамотой. Учительница была довольна девочкой. Несмотря на то, что у неё был большой пропуск, Зина нагнала своих сверстников: - Умница ты. Тебе бы дальше учиться, в городе, да в педагогическом. - Спасибо, Нина Егоровна, - ответила девушка, но в душе уже созрело другое решение. От одноклассницы, чей брат учился в Йошкар-Оле, она слышала про лесотехнический техникум. - Там стипендия хорошая, - шептались девчонки, - и по распределению направят туда, где зарплаты хорошие. Мысль о деньгах и о возможности не просто выживать, а крепко встать на ноги, помочь матери и сёстрам, стала её целью. "Выучусь, уеду и денег заработаю", - твердила она про себя эти слова. Таисия к тому времени еле держалась на ногах. Годы лишений и больное сердце сделали своё дело, тут уже и врачи бессильны были. - Лесотехникум? - переспросила она, когда Зина робко высказала своё намерение. Долго молчала, глядя на дочь, а потом вздохнула: - Тяжело будет, дочка. Мужская это работа. - Ты же знаешь, что я не боюсь никакой работы. Самое главное сейчас - вытащить нас из нищеты. И тебя вылечить. Таисия вздохнула и кивнула, зная, что дочь уже всё решила. Только вот пришлось отложить поездку - здоровье матери стало еще сильнее ухудшаться. В 1952 году, когда Зине было 17 лет, Людмиле 16, а Капитолине только 11 годков справили, Таисия умерла. Это было страшным ударом для девочек, которые в столь юном возрасте остались сиротами. И они теперь понимали, что сами будут полностью нести ответственность за свою жизнь. *** Людмила, как и Зина, рвалась в город. Похоронив мать, она поступила в училище и ей повезло больше, чем старшей сестре - там было место в общежитии. Капитолину же, совсем ещё ребёнка, одной оставлять было нельзя, потому отвезли девочку к родне по материнской линии. Её взяла к себе двоюродная тётя из соседней деревни, бездетная вдова. - Не пропадёт Капа у меня, - обещала она. - Будет помощницей, а я за ней пригляжу. - Мы её навещать будем, - говорила Зина, прощаясь с теткой и младшей сестренкой, а потом они с Людмилой уехали в город. Только вот если Люда сразу заселилась в комнату, то старшей сестре пришлось идти на поклон к тетке Агриппине... Агриппина же, увидев повзрослевшую племянницу, скривила губы: - Что, деревня наскучила? Опять на шею нам сесть решила? - Я буду учиться в городе, в лесотехникуме. Прошу пустить пожить временно, пока место в общежитии не освободится. Я буду отдавать вам всю стипендию Последние слова подействовали и Агриппина расчётливо прищурилась. - Ну что же, я прощаю тебя. Где твое место, ты помнишь? Спать там же будешь. *** Стипендию в 10 рублей Зина отдавала сразу же в день получения. Она экономила на всём, ходила в стареньком, перешитом из материнской юбки платье, а в столовой техникума брала только бесплатный хлеб и кипяток с сахаром. Но главной пыткой была даже не бедность, а унизительный контроль. Агриппина рылась в её сумке, проверяя, не припрятала ли она копейку, высказывала презрение к её будущей профессии. - Мужиков в лесу искать будешь? - язвила она. - По стопам Таисии пошла? Мать твою покойную вот вспомнить - охомутала молодого, да неопытного...Тоже вместе на лесопилке работали. Через полгода терпения при помощи одной из преподавательниц Зине наконец-то дали место в общежитии техникума. В день, когда она собирала свой узелок, Агриппина, стоя в дверях, бросила ей в спину: - И не вздумай потом к нам приходить! Неблагодарная! Мы тебя приютили, а ты… Зина обернулась и тихо произнесла: - Я вам за приют, тётя, всё сполна заплатила. И деньгами, и трудом. Больше я вам ничего не должна. Выйдя из дома и направившись в общежитие, Зина по настоящему почувствовала себя взрослой. В общежитии было намного легче и интереснее. Здесь она впервые почувствовала себя ровней среди других. Подружилась с девчонками, такими же деревенскими, которые так же мечтали получить образование и помочь своей семье. Она училась, подрабатывала, встречалась с сестрой Людой и они вместе ездили навещать Капу. В 1956 году Зина держала в руках заветный диплом и слезы текли по её лицу. Она поедет зарабатывать деньги, только вот... Мамы у неё больше нет, сестра Людочка выучилась на швею, работает на фабрике и уже собирается замуж. Капитолина тоже выбрала свой путь - решила после школы стать животноводом и вернуться в деревню к тетке Дарье, у которой жила. Попрощавшись с подругами и получив бумагу на распределение, вместе с другими двумя выпускницами Зинаида отправилась в Якутию. *** Паром отчаливал от пристани по реке Лене плавно. Он был набит до отказа людьми и живностью. Зинаида стояла у борта, сжимая в руках старый чемодан, перевязанный верёвкой, чтобы вещи не выпали. Рядом так же стояли две её подруги по техникуму Галя и Валя. Все они, три выпускницы, ехали по распределению в Якутию, в Ленский леспромхоз. На Зине было её лучшее платье – синее в мелкий белый горошек, перешитое из городской обновки, купленной на последнюю стипендию. Лицо её было спокойным, но внутри всё трепетало от волнения. Да, это теперь по-настоящему взрослая жизнь. Они прибыли в рабочий поселок Мухтуя (он ещё не был Ленском). Среди встречающих выделялся высокий и плечистый мужчина. Он стоял чуть в стороне, внимательно оглядывая сходящих с трапа. – Девушки, вы к леспромхозу? – спросил он, подойдя к ним. – Да, мы по распределению прибыли, – бойко ответила Галя. – Меня Николаем зовут, я направлен вас встречать. Сегодня переночуете в конторе, а завтра развезем вас по рабочим местам. Он легко взял два самых тяжёлых чемодана, и повёл их к невысокому бревенчатому зданию с вывеской "Леспромхоз". По дороге он коротко объяснял: - Контора – это и правление, и общежитие для приезжих, и штаб. Там всё обустроено, так что вы сможете здесь и поесть, а вас покормят, сможете и помыться, и поспать. Зайдя внутрь, он завел их в комнату с четырьмя койками. – Устраивайтесь. Утром начальник придёт, распределит по участкам. Туалет на улице, вода в колонке. Девушки, уставшие, быстро расположились. Зина, набирая воду из колонки, почувствовала на себе чей-то взгляд. Николай стоял рядом, закуривая папиросу. – Вы, кажется, самая тихая из этого десанта, – заметил он. - Это вам так кажется, - улыбнулась она и посмотрела пристально на Николая. Он был значительно старше, ей показалось, лет на десять. Лицо серьезное, с умными, уставшими глазами. - Укладывайтесь пораньше спать, завтра будет трудный день. Зина долго не могла уснуть, прислушиваясь к разным звукам в новом незнакомом месте: где-то далеко лаяла собака, скрипели половицы, на соседних кроватях мерно посапывали подруги. И почему-то тепло вспоминался спокойный голос Николая и его улыбка. Утром девушек разбудил громкий голос начальника участка. Троицу вызвали в кабинет, где они увидели карту на столе.. Галю и Валю отправили в соседние поселки, а Зину в Мурью, там, где формировалась новая бригада. Прощание с подругами было суетливым и быстрым. Зина осталась одна на пороге конторы, с чемоданом и пакетом с сухим пайком. К ней подошёл Николай. Он был уже в рабочей робе, но выглядел так же собранно. – В Мурью? Я как раз туда направляюсь старшим на участок. Так что давай вещи, вместе поедем. Дорога на грузовой полуторке по грунтовке, больше похожей на колею, заняла несколько часов. Зина смотрела в окошко на мелькающие стволы лиственниц, на яркие цветки Иван-чая у дороги, а Николай, крутя рулем, молча смотрел вперед. Селение Мурья представляло собой десяток бревенчатых бараков, пару вышек и кучу пней - следы недавней вырубки. Барак для женщин был тесным, с двухъярусными нарами. Работа Зинаиды началась на следующий же день. Ей предстояло размечать делянки и вести учёт. Работа не только умственная, но и физически каторжная: целый день на ногах, руки быстро покрылись мозолями и ссадинами, лицо обветрилось, но Зина не роптала. Триста рублей! Первая получка, которую она, дрожащими руками, пересчитала в конторе, казалась сказочным богатством. Она тут же отправила часть денег Люде и тётке, у которой жила Капа. Зинаида. Счастье в таежном лесу Николай её первое время будто не замечал, да и он ей не был сперва интересен. Все свое время Зина отдавала работе и вечером, обессилев, ложилась спать, измученная и уставшая. Но спустя время Николай вдруг стал подходить к ней все чаще и чаще, заводя легкие и непринужденные разговоры. - Как ты, Зина? Как живешь? - Хорошо живу, - коротко ответила она, оглядывая делянку. - Работаю... - Вижу. К работе относишься со всей ответственностью, не спустя рукава, - он помолчал, глядя, как она записывает какие-то цифры, не поворачивая голову. – А знаете, я из здешних мест, можно сказать местный. Из Южной Нюи. Учился Красноярске, в Лесотехническом институте. – Слышала, – кивнула Зина. Она и правда многое слышала о Николае. Люди говорили, что он был с 1943 года на войне, и что после победы в Великой Отечественной его на Дальний Восток отправили, где он продолжил сражаться против Японии. Слышала про институт, про то, как он на экзамене у него спросили, что лучше всего получается у солдат? - Петь и воевать, - отвечал тогда Николай приемной комиссии. - Ну пой тогда, солдадик. И Николай задорно запел "Катюшу", а когда закончил, люди захлопали. И тогда же ему сказали, что он зачислен. Вот так Николай поступил в институт, в котором получил свои знания. А после института его направили сюда. Он улыбнулся глядя на Зину и произнес: - Если что непонятно, или просто совет нужен – спрашивай. Я тут часто бываю. С этого дня он стал появляться на её участке всё чаще. Сначала по делу, потом будто случайно, проездом. Он не говорил красивых слов, а просто помогал.

Птичка певчая - Бабушка, почему мама всё время кричит на меня? То я пою громко, то кушать захотела не вовремя. Раньше мама была добрая, часто гладила по голове, и говорила, какая я чудесная девочка. А как родилась Светка, всё поменялось. Да ещё дядя Семён этот ругучий такой.. - Дашенька, нет такого слова "ругучий", можно сказать просто - стал ругать. Пойми маму, ей нелегко, новый муж, ребёнок родился, ей помогать надо. - Вот когда мама с папой жила, было всё по-другому.. Каждые выходные мы ходили в кино или в цирк, гуляли в парке, мама любила слушать, как я пою. А теперь её всё раздражает. Петь нельзя, Светочку разбужу. Бабуль, можно я у тебя поживу, я не буду шуметь и баловаться, обещаю! - Что ты, внученька, мама не разрешит ведь. Она и так злится, когда ты ко мне приходишь, боится, что я тебя против Семёна настраивать буду. А зачем это мне, ну не сошлось у неё с моим сыном, бывает, зато ты есть, моя любимая певчая птичка! Бабушка обняла Дашу и поцеловала в макушку. И так хорошо на душе стало, хоть кто-то еще любит её. Папа уехал на заработки, приезжал раз в год, привозил подарки. - Даша, опять к бабушке ходила? Могла бы мне помочь, в магазин сходить надо, продуктов купить. И не шуми, ради Бога, Светочка спит. Жизнь Даши изменилась два года назад. Мама с папой начали ругаться, папа ушёл, а потом появился дядя Семён, крупный, угрюмый человек. Даша его боялась, но слушалась. Иногда он покупал ей шоколадки, и спрашивал, хочет ли она братика или сестрёнку. Когда у мамы начал расти живот, Даше объяснили, что скоро родится сестра, и надо будет её любить и помогать маме. Даша всё чаще бегала к бабушке Ане и взахлёб рассказывала свои новости. Бабушка наливала в блюдце чай с душистым чабрецом, и они неторопливо вели беседу. - Бабуль, а меня записали в кружок по пению, сказали, что у меня голос сильный. Я пела бы и пела, но мама не разрешает. - Да моя же ты птичка! Приходи ко мне, и пой, сколько душе угодно! *** - Анна Сергеевна, вы не могли бы на время взять Дашу к себе. У нас теснота такая, да ещё Светочка болеет всё время, а Семён без работы остался, тяжело нам.. - Конечно, пусть поживёт, я ведь одна, буду только рада. Даша с радостью перебралась к бабушке, да так и осталась там, до окончания школы. С мамой виделись на выходных, Даша ходила к себе домой, как в гости. Света выросла капризной и избалованной, ей прощалось всё. Семён начал выпивать, и периодически поколачивал мать. Та тщательно замазывала синяки тональным кремом, но всё и так было понятно. - Бабуль, я буду в конкурсе участвовать, приглашаю тебя поболеть за меня. Маму не хочу звать, всё равно не придёт. Она считает моё пение глупостью, а мне обидно.. Жаль, что папка не приедет, он порадовался бы за меня. И ещё, спасибо бабуль за красивое платье, которое ты купила, оно наверное, как вся твоя пенсия стоит. Ничего, когда я стану известной певицей, я тебе сто платьев таких куплю! Спустя несколько лет - Даша, ты почему не сказала, что тебя по телевизору показывать будут? Я всем сказала бы, чтобы смотрели. Надо же, моя Дашка певицей стала, кто бы мог подумать! - Спасибо бабушке. Это она меня всегда поддерживала и подбадривала, когда я сомневалась. А тебе ведь и дела до меня не было, есть ведь Светочка, Семён, а я так, бесплатное приложение. - Ну что ты говоришь такое, бессовестная! Ты всегда Свету не любила, думаешь, мне приятно это было видеть? Вы же сёстры, и ты должна помогать ей. Вот Света школу закончит, и ты поможешь ей пристроиться в хорошее место, у тебя же, наверное, есть крутые знакомые, всё - таки ты певичка.. Дашу покоробило слово "певичка". Вот в этом вся мама. Даша скинула звонок, ей не хотелось продолжать беседу. - Бабуль, я отвезу тебя в лучший санаторий, деньги у меня есть, ты только держись! - Ох, Дашенька, ничего мне уже не поможет, конец пришёл. И знаешь, я ухожу со спокойной душой и совестью. Ведь у меня есть ты, птичка моя певчая, моя радость. Я сделала для тебя всё, что смогла, всегда верила, что всё у тебя получится. Жаль, правнуков не увижу, ты не затягивай с этим, бабий век короток. Песни песнями, а дитя родить нужно. Даша места себе не могла найти, видя, как бабушка угасает с каждым днём. Её на стало в тот момент, когда Даша участвовала в концерте. Резко защемило сердце, Дашу посетило нехорошее предчувствие, но она не могла уехать или позвонить бабушке. Стоя на кладбище возле могилы бабушки, Даша заметила на оградке маленькую птичку, с любопытством смотрящую на неё. Птичка крутила головой, и будто хотела что-то сказать. "Бабуль, это ты? Я знаю, что ты где-то рядом, я чувствую твоё тепло. Как же мне тебя не хватает, так хочется уткнуться в твои тёплые руки, и чтобы ты называла меня своей маленькой певчей птичкой.." Когда у Даши родилась дочь, она назвала её Аней, в честь бабушки. Наверное, у многих из нас были бабушки, которые любили и поддерживали в трудную минуту. Возможно, были какие-то свои традиции. Например, я вспоминаю, как зимой, набегавшись на улице, играя в снежки или лепя снеговика, прибегала к бабушке , и мы пили чай с чабрецом из блюдца. Этот момент я добавила в рассказ. А ещё, никогда не забуду, как бабушка купила мне огромную куклу за 10 рублей, в начале 80 - х годов. К сожалению, кукла была утеряна лет 10 назад, но в памяти всё остаётся. Заметки оптимистки

— Алло, сынок, ты вeрнулся из командировки? — Ночью вeрнулся. Что-то случилось? — Нe мог бы приeхать мeня забрать из этого ада?! — Что случилось, мам?! — eщe раз спросил пeрeпугавшийся Ромка, натягивая штаны. — Мeчта, будь она нeладна, Рома, мeчта случилась! — Ничeго нe понимаю, — ужe обуваясь, говорил сын. — Да я сама давно ничeго нe понимаю, — плакала в трубку мама. — Мы как в этот дом проклятый пeрeeхали, у мeня всю картинку мира словно чeрeз нeйросeть прогнали. Я схожу с ума. — Я eду, нe молчи, рассказывай! Рома прыгнул в машину, включил громкую связь и начал движeниe. — Да нeт таких слов, чтобы рассказать, Рома! Как пeрeeхали, вся жизнь пeрeвeрнулась с ног на голову. — Так вы ж сами хотeли! Частный дом, тишина, свобода, огород… — Нe произноси это слово вслух, — прошeптала испуганно мама. — Какоe? Огород? — Да тихо ты! Они всё слышат… — Кто слышит? — Овощи, Рома, культуры эти бeскультурныe. Я-то думала, пeрeeдeм, начну там с тeплички малeнькой да с зeлeнушки. Помидорка или огурчик кривой с горькой попкой проклюнeтся — и на том спасибо. Считай, гeштальт закрыт. Я была увeрeна, что ничeго расти нe будeт. Всe жe жалуются, что прощe в магазинe купить, чeм эти удобрeния и прочую зловонную магию использовать, а оно как попрёт… — Что попрёт? — пeрeстраиваясь, как гонщик, Рома спeшил на спасeниe родных. — Да овощи эти бeзумныe: помидоры, огурцы, пeрцы, капуста — дрянь эта цвeтная устроила мнe рeволюцию. Лeзут и лeзут, словно мы на тeрритории АЭС живeм. — Так это жe здорово, — нe понимал сути огорчeния сын. — Здорово, ага, как жe. Я сдуру тожe так рeшила. Как начала грядки разбивать направо и налeво, а зeмля рожаeт и рожаeт, точно наша тeтя Люда послe того, как за финансиста вышла. Всё eй мало. Палку воткни — и на слeдующий дeнь там ужe огурцы сами подвязываются. Рома, я в жизни банки эти проклятыe нe закручивала, а тeпeрь с утра до ночи мы с твоим отцом рeжeм, шинкуeм, кипятим — морковь, помидоры и баклажаны мeжду собой жeним. — Папа тeбe помогаeт? — удивился Рома. —Ещe как помогаeт! Он жe экономный, выбрасывать ничeго нe даeт. У нас тeпeрь салат на завтрак, обeд и ужин: я тазик нам на двоих ставлю, и пока нe съeдим, из-за стола нe выходим. Особeнно лук обнаглeл. Я ужe три восстания этих Чиполлин в комбайнe подавила. Отeц вeсь пожeлтeл. Сосeди косятся, говорят, что алкоголиком стал, а он дeйствитeльно пьeт много — морковный сок литрами цeдит. — Ну, мам, я думаю, вы просто пeрeгибаeтe. Зато тишина, никаких сосeдeй за стeной. — Ага, тишина. Настолько тихо, что мы научились мысли друг друга читать. Ох, Ромочка, ты бы знал, что у твоeго отца в головe… — Напримeр? — Там чудeса, там глупость бродит... Взбрeло eму тут мёд дeлать. Ульи заказал, а на пчeлах рeшил сэкономить. Отправился на старую фeрму, расставил ловушки. — И как, сработало? — Сработало. Тeпeрь у нас цeлый рой домашних шeршнeй. Мёд они, конeчно, нe дeлают, но отeц с ними так хорошо обращался — хвалил, кормил, чуть ли нe в брюшки цeловал — что они тeпeрь участок контролируют по пeримeтру. Всeх паразитов извeли, отчeго овощи eщe сильнee лeзут. — Ну и на что ты жалуeшься? — нeдоумeвал Рома, заходя в послeдний вираж. — Красота жe, а про парковку вообщe молчу. — Вот и правильно, сынок, ничeго нe говори, — оборвала мама. — Отeц с этой парковкой долго мнe мозги дeлал. Спeрва щeбнeм засыпал, потом асфальт положил, навeс возвёл, затeм обшил eго, утeплил, провeл свeт, воду, а машину всe равно пeрeд домом ставит! Говорит: «Нe могу сeбя пeрeсилить, когда вижу пустую обочину. Сразу хочeтся мeсто занять, пока никто с работы нe приeхал!» — Это пройдeт, нe пeрeживай, просто городская привычка. Ну а кроликов завeли, как всeгда хотeли? Мама что-то бубнила, явно стараясь оцeнзурить свои мысли. — Там история, как с огородом: прут, прут и eщe раз прут. А потом размножаются, гады мохнатыe. У отца рука нe поднимаeтся их убивать, а я всё равно ужe, кромe огурцов и кабачков, ничeго eсть нe могу, подсeла конкрeтно. В общeм, отeц этих кроликов продавать начал, а они как давай eму во снe являться и обвинять: разлучник, мол, Иуда. Так он всeх обратно выкупил по двойной цeнe. Тeпeрь сидит цeлыми днями тeсты дeлаeт, родословную составляeт, хочeт продавать только в составe полной сeмьи. — А собаку-то, собаку завeли? До дома оставался послeдний киломeтр. — Ой, Рома… Отдeльная тeма. Собаку выбирали всeй сeмьeй: я, отeц, шeршни, сосeди, с которыми мы зачeм-то поздоровались в дeнь пeрeeзда и тeпeрь общаться приходится. В общeм, у каждого было своe видeниe собаки этой. Кому-то, чтобы нeгромко лаяла, другому — чтобы лучший друг, трeтьим — чтобы нос в чужиe жала нe совала, а мнe — лишь бы охраняла как слeдуeт. Корочe говоря, завeли мы видeокамeру 4К. Кормить нe надо, дрeссировать тожe, отeц с нeй общаeтся, когда никто нe видит, душу изливаeт, как лучшeму другу, а я потом эти видeо в интeрнeт посылаю, ужe сeмьсот подписчиков набрала. В общeм, так и нe смогли мы от цивилизации скрыться, как ни старались… Ну ты скоро там? Я ужe собралась, жду. — Я подъeхал, выходи! — Давно вышла. Рома, ты гдe? — Как гдe? — удивился сын. — Возлe дома вашeго нeнавистного, в видeокамeру машу. — Так я в городe, за кофeмашиной заeхала. Надоeло в туркe варить. Забирай мeня скорee, я тут большe получаса срeди бeтона, сосeдского бубнeжа и выхлопов находиться нe могу, домой хочу, на свeжий воздух, к шeршням моим нeнаглядным. — Так ты жe сказала, что дом проклятый и тeбe тут всё нe нравится! — Я про твоeго отца то жe самоe сорок лeт говорю, но это нe мeшаeт нам быть вмeстe и жить счастливо. Автор: Алeксандр Райн

Наглая гостья - Здравствуй, Танечка, вот, значит, ты какая стала! Ну и ну, прям девица на выданье! - Здравствуйте, простите – а вы кто? – Таня спросонья тёрла глаза. - Я – двоюродная сестра твой мамы, тётя Клава, а это – мой сынок, Славик. Ну, Танюха, принимай гостей!

Дети лешего. Часть 2. На следующий вечер Игнат Михалыч к вечеру опять во дворе у Альки объявился, спросил, чем помочь. Алька в отказ, а работящему мужику и просьбы не нужны, сам всё видит. Крыльцо починил, забор приподнял, поправил, да попросил с ребятишками поиграть. Наигрался, поцеловал и домой пошел. К выходным Игнат с сыном Алешкой пришел. Говори, чем помочь надо. - Дядя Игнат, ничего мне не надо, а вот если только колодец почистить, засорился он уже, приходится воду цедить,да кипятить. - Вот и ладно, завтра с утра и займёмся. С утра пораньше Алешка в колодец полез, а Игнат сверху вёдра с водой принимал. Алька под эту марку и огород полила. Долго колодец чистили, но вот вытащил Игнат Алешку, баб Маша чаем напоила, и пошли они домой. А дома Зинка, жена, крик подняла, куда, мол, ходишь, не стыдно, девка в дочери годится, а ты. Осадил Игнат жену, чего глупости городишь, Алька мне вон как Алешка по возрасту, в дочки годится, постыдилась бы. А когда он на следующий день доски взял, чтобы сруб на колодце чинить, опять крик подняла. Промолчал Игнат, молча ушёл. Сделал сруб, вода чистая стала, холодная и вкусная. Алька благодарит, как может. А как может? Только чаем и напоит. Набрал Игнат полмешка картошки, проигрыватель старый с пластинками взял, да и понёс к Альке. Вот тут уж Зинка не стерпела. Игнат с утра на работу ушел, а она к Альке пошла. Залетела в дом, а там Алька приплясывает и мальчишки вертятся под музыку. - Ишь чего удумали, скоро всё из дома сюда перетащат, не дождётесь. Мой проигрыватель, и я его забираю. И картошку мой дурак тебе притащил, потом заберу. Думаешь, нашла дурачка старого, а вот ошибаешься, не дам. - Да забирайте, я и не просила ничего. Ушла Зинка, унесла проигрыватель, мальчишки от криков заревели. Алька успокоила малышню, дождалась баб Машу, рассказала ей про Зинку. Оставила с детьми, а сама картошку в дом к Зинке потащила. Занесла в дом, поставила: «Вот ваша картошка, больше ничего не возьму, но и вы ко мне не ходите, нечего моих детей пугать». Сидит Зинка злющая, а самой вроде и стыдно и страшно, что муж придёт, скажет. И дождалась. - Это когда же ты, Зинка, с*кой такой стала? Или я и раньше тебя не разглядел? Кобель твой вкусно ест, сладко пьёт, на мягких подушках с бабами греется, а внуки родные полуголодные, холодные, в чужих обносках ходят, а ты старую картошку для них пожалела? Подавись ты той картошкой. Скоро всю выкинешь, даже скотина не поела. Не ожидал я от тебя. Видеть тебя не могу. Пойду в летник спать. Что Митька, что ты, сволочи вы. Пнул картошку, рассыпалась она по полу, хлопнул дверью так, что она чуть с петель не слетела. И не видели они, что Алешка за дверью стоит и всё слышит. Зинка завыла, не может того быть, чтобы Митька её на какую-то оборванку обзарился. Такие ли красавицы на него заглядываются. Надо скорее оженить его. На следующее утро Игнат на работу ушел, а вечером к Альке пришёл. Встал на колени: «Прости ты нас, дочка, уж не знаю, как там у вас с Митькой получилось, а только прими меня дедом в дом к внукам моим. Не обижу, помогать буду, чем смогу». - Что вы, Игнат Михалыч, встаньте, вы-то при чём? Не знаю я, как правильно, люди-то осудят. - Умные не осудят, а на дураков и смотреть не будем. Баб Маша тоже поддержала, рази это правильно, что дети ни отца, ни дедов знать не будут. Прими уж. - Хорошо, Игнат Михалыч, переходи, комната пустая есть, диван,хоть и плохонький, но спать можно. Только, пожалуйста, из дома того ничего не бери, и пусть жена ваша сюда не приходит. Пришел Игнат домой, покидал в сумку кое-что из одежи и ушёл к Альке. Жизнь в доме у Альки веселей пошла. И за детьми присмотр, и работа мужская делается, а вечером все соберутся, поужинают и с ребятишками тешатся. По вечерам и Алешка прибегает, отцу помогать, да тоже с ребятишками играет. Игнат кроватки внучатам и новый диван купил, старый уж очень скрипел.А потом и кот Игната к ним пришел, да так и остался. - Это добрая примета, что кот в дом пришел. Баб Маша молока коту налила и погладила. А в доме Игната скандал за скандалом. Митька дома не ночует. С работы придет, поест и по бабам. А кто скотину обихаживать будет, сено, дрова готовить. Митька на отца кивает, а отец и знать ничего не хочет. Митька на Алешку наседает, а тот тоже бастует, кричит, что к отцу уйдёт жить. Вот только школу закончит. Зинка мечется, велела Алёшке позвать отца. Пришел Игнат - Чего звала? - Ну прости ты, Игнат, ну дура я, приревновала тебя. Отнеси ты ей и проигрыватель, и картошки сколь хошь, только домой возвращайся, слухи уже по деревне поползли. Нет — отрезал Игнат. — Вот если Алька тебя простит, то и я прощу. - Ещё я у этой безродной девки прощения не просила. Ты чего это? - Сама знаешь, не безродная она, родители у нее хорошие были, но вот беда случилась, и судьбу ей жизнь другую уготовила... А Алешка себя счастливым чувствует, наработается с отцом по хозяйству и до ночи с племянниками нянчится, а то и заснёт прямо с ними на диване. Алька смотрит, вот бы счастье было,да не про неё ,видно счастье это. И за то спасибо, что помогает ей. Продолжение. Л.Максимова #ШуткиотМаЛютки