150 лет со дня рождения литовского композитора и художника Микалоюса Чюрлениса

За недолгие 36 лет Микалоюс Чюрленис словно прожил несколько жизней. Композитор, художник, мыслитель, поэт, педагог … и несчастный, запертый в стенах психиатрической клиники. Ранимый, погруженный то в мечтания, то в глубокую депрессию, он оставил глубокий след в литовской культуре и далеко раздвинул своим творчеством границы национальной и мировой культуры.

За 10 лет творческой деятельности он создал более четырехсот музыкальных произведений и трехсот картин, писал стихи, экспериментировал с фотографией. Это огромное сокровище поистине оригинального искусства, необычайно ценный вклад в литовскую культуру. Мечта о единении искусств (идея «синтеза искусств») нашла в Чюрленисе едва ли не лучшее по сей день воплощение. Во всей мировой живописи произведения этого мастера занимают особое место. Лучшие его произведения волнуют именно своей «музыкальной живописью». Глубоко символичные, утонченные, полные света и торжества произведения Чюрлениса стали невероятно популярны лишь после его смерти.

Микалоюс родился в немецко-литовской семье. Его отец был сыном крестьянина из южной части Литвы – Дзукии. В юности Константин Чюрленис, выучившись писать по-польски и по-русски, также научился у деревенского органиста основам искусства игры на органе. Мать Адель происходила из немецкой семьи евангелистов, бежавших от религиозных преследований в Германии. Девушка заботилась о себе сама, так как её семья рано осталась без отца и жила бедно. Адель работала в услужении в графской семье, и благодаря этому имела возможность учиться и читать. Она хорошо владела немецким, польским, литовским языками, была остроумна и жизнерадостна. Адель знала множество песен, любила петь и была хорошей рассказчицей.

Константин и Адель венчались в 1873 году и тогда же поселились в Варене – городке на юге Литвы. В этом городке 22 сентября 1875 года у них родился сын. Родители назвали его двойным именем Микалоюс-Константинас. Двойное имя – по-русски Николай Константин – дано было при крещении, поэтому русский вариант имени художника был – Николай Константинович Чурлянис, и только позже утвердилось общепринятое литовское Микалоюс Константинас Чюрленис. Монограмма из букв М-К-Ч приобрела у художника символический характер, он включил ее в композиции целого ряда своих работ, и она стала графическим, легко узнаваемым знаком всего, что связано с Чюрленисом. Ядвига, сестра Чюрлениса, пишет, что о первом имени Микалоюс в семье никогда не упоминалось, оно как будто было забыто, и дома брата все звали Константом. Литовские окончания появились позже.

Он появился на свет в любви, и первыми звуками, которые этот ребенок научился выделять в земном мире, стали органные пассажи и переливы задушевных литовских песен. Три года спустя после рождения сына семья перебралась в Друскининкай. Отец служил в костеле, мать вела хозяйство и растит детей – у Константа было 8 младших братьев и сестер. Отец увлекался игрой на органе, и Микалоюс с шестилетнего возраста начал иногда подменять его в качестве органиста во время церковных служб.

Первые уроки музыки Чюрленис получает от отца, и к семи годам мальчик знал нотную грамоту, свободно играл с листа. В 10 лет «Николай-Константин Константинович Чурлянис, из крестьян... успешно окончил курс в Друскининкайском народном училище», и родителям впервые пришлось всерьез задуматься о будущем старшего сына. Детей уже к этому времени было четверо, семья вела более чем скромное существование. Продолжить учение десятилетний сын мог бы лишь в губернском городе Гродно, в гимназии, но содержать его там, вдали от дома, родители не могли. И еще три года Констант проводит в Друскининкае, ничем особенно не занимаясь, кроме музыки.

В эти годы маленькая деревушка Друскининкай становится модным курортом, известным своими минеральными водами. В доме органиста все чаще собираются приезжие любители музыки. Они с интересом слушают игру маленького «вундеркинда». Один из них, друг семьи, врач Ю. Маркевич принял участие в судьбе мальчика.

Маркевич рекомендовал Чюрлениса-младшего своему знакомому князю Михаилу Огинскому (потомку и тёзке Михаила Клеофаса Огинского (автора знаменитого полонеза «Прощание с родиной», написанного в 1794 г.), страстному меломану. Поместье Огинского находилось в Плунге. Там же была и оркестровая школа, которую он содержал на свои средства. В нее и попал после окончания начальной школы 13-летний Чюрленис. Здесь он учился играть на флейте и сделал свои первые, робкие опыты в сочинении музыки. Князь Огинский, считавший себя меценатом, был столь доволен прилежанием Чюрлениса, что даже взял на себя оплату его дальнейшей учебы.

В 1893 году Чюрленис отправился в Варшаву, где с начала 1894 года был зачислен в студенты фортепианного класса Музыкального института (позже – Варшавская консерватория). С этого времени он на 12 лет остается тесно связан с Варшавой и все эти годы будет испытывать воздействие артистической атмосферы столицы входившей тогда в Российскую империю Польши. Первую ступень обучения он проходил у профессора Т. Бжезицкого, вторую у А. Сыгетинского – не только известного музыканта, но и литератора. В репертуаре студента были произведения Баха, Гайдна и Моцарта, Бетховена и Шопена.

Попав из заштатной Плунги в большой, известный насыщенностью своей культурной жизни город, Чюрленис с головой погрузился в открывшуюся перед ним возможность – творить, создавать, самовыражаться. В Варшавском музыкальном институте все, от профессора до студента-первокурсника, боготворили в те годы Шопена, музыка великого поляка звучала едва ли не из каждого окошка.

Двадцатилетний Констант, попав под власть концентрированно-нервных, виртуозных фортепьянных пьес, почувствовал: исполнительства ему уже недостаточно. В первые годы обучения, приступив к изучению контрапункта под руководством З. Носковского, Чюрленис начинает сочинять сам. Первые его произведения – небольшие пьесы для фортепиано. Их он исполняет в узком кругу – в Варшаве, в семье доктора Марковича, с детьми которого он продолжает дружить и здесь, и в Друскининкае, летом, когда он, как всегда, приезжает на каникулы домой. Эти первые пьесы относятся к 1896 году. Можно считать, что композитор Чюрленис известен именно с этого времени, то есть с той поры, когда ему было 20 лет.

Спустя год Чюрленис меняет специальность и учится композиции. Много пишет – кантату для хора и оркестра, фуги, маленькие пьесы для рояля. Нельзя сказать, чтобы из-под его пера ложились на нотную бумагу истинные шедевры, однако непосредственность и экспрессия произведений Чюрлениса обратили на себя внимание любителей музыки. Некоторые из них даже были напечатаны в варшавском музыкальном альманахе «Меломан».

Как только в 1899 году в качестве дипломной работы Чюрленис представил кантату для хора и оркестра De profundis («Из глубины воззвал к Тебе, Господи, Господи, услыши глас мой…» – 129-й Давидов псалом), сомнений не появилось ни у одного из преподавателей – одаренному выпускнику нужно выдать диплом с отличием и предложить должность директора музыкальной школы в Люблине. Но каково же было общее удивление, когда молодой человек, не объясняя причин, наотрез отказался от высокооплачиваемого, перспективного места и поместил в газетах объявление: «Выпускник Музыкального института дает за небольшую плату частные уроки фортепиано». Он отказывается – потому, что не может быть музыкальным руководителем, и потому, что устроенность и внутренний душевный покой не свойственны ему. Он горит жаждой творчества.

Чюрленис задумывает первое большое сочинение – симфоническую поэму «В лесу» (1900-1901). Это произведение, с которого начинается история литовской профессиональной музыки. По своему жанру это – пейзажная картина, лирической темой которой является жизнь природы, однако не природы вообще, а природы литовской. Ощущение природы как одухотворенной, живой сущности ставит это произведение в ряд лучших музыкальных картин природы в искусстве XIX-XX вв.

И однажды настал день, когда на нотной линейке был выведен последний знак и занесены в тетрадь стихов новые строчки:

Я полечу в далекие миры,
в край вечной красоты, солнца и фантазии,
в заколдованную страну…

После чего можно было начинать собирать вещи, чтобы ехать учиться в Лейпцигскую консерваторию. Приехав осенью 1901 года в Германию, Чюрленис, для которого общепринятые условности не имели никакого значения, объявил дирекции консерватории, что, безусловно, хотел бы здесь учиться. Но! Господа директоры должны принять одно обязательное условие: он требует, чтобы его наставниками стали Карл Генрих Карстен Райнеке и Саломон Ядассон!

Наивная горячность молодого человека вызвала у профессоров легкую улыбку, однако отказывать имевшему блестящие рекомендации абитуриенту не стали. Занятия начались. Письма, которые он пишет в течение последних месяцев 1901 года, создают довольно живую и яркую картину академической жизни Чюрлениса в Лейпциге, характеризуют его самого и фиксируют новую «лейттему» его устремлений: смущаясь и подшучивая над собой, он не раз упоминает о занятиях живописью: «Пишу коротко, мало времени, да и у тебя не хочу отнимать. У меня все по-старому, только появилось много работы. У меня трое коллег: американец, англичанин, чех. С двумя первыми разговариваю по-английски и по-французски, а с третьим – по-чешски. Сам понимаешь, что сговориться почти не можем. Может, из-за этого мы и симпатизируем друг другу. Время бежит: работаю, играю, пою, читаю, и мне почти хорошо...».

Слово «почти» было написано не случайно. Музыки, заполнявшей в Варшаве все помыслы, Чюрленису неожиданно для него самого оказалось теперь недостаточно. Записи Чюрлениса тех лет показывают, что музыка была не единственной его страстью. В студенческие годы он увлекся историей и естественными науками, в литературе ему близки Достоевский, Гюго, Гофман, По и Ибсен. Романтическая мечта о лучшем, справедливом мире сочетается у него с интересом к современной классической философии. Этот юноша, под маской спокойствия и скромности прятавший живой ум и горячее сердце, в годы учебы увлекался одновременно геологией, химией, историей, геометрией, культурами древних цивилизаций, философией, языками (как мертвыми, так и поныне существующими), восточными религиями, геометрией, физикой, астрономией… Невероятно широкий кругозор впоследствии стал основой его музыкального, художественного и философского творчества.

В его мозгу рождались стихи:

А антимир, где черное бело,
А антимир, где темное светло,
Во сне, уйдя от всех земных забот,
Сегодняшнего вижу антипод…

Он действительно видел. Упивался своими картинами-грезами, каждая деталь которых жила, по-своему вплетаясь в целостную структуру мира и видоизменяя всю Вселенную в зависимости от собственного движения. Это не было музыкой, потому что выражалось зрительными образами. Искрящийся, ежесекундно меняющийся калейдоскоп страстно хотелось хотя бы на миг остановить, привязать к сиюминутности. И желание выстроить визуальную гармонию однажды подсказало Чюрленису единственно правильное решение. Пришел час, когда он написал брату: «Купил краски и холст. Наверно, ты скажешь, что холст мог бы пригодиться на что-нибудь другое. Мой дорогой, я тоже чувствую угрызения совести из-за этих истраченных марок, но должен же я иметь на праздники какое-то развлечение».

Вскоре, в силу действия внутренних причин и творческих склонностей, проявлявшихся в нем с ранней юности, но до поры до времени дремавших, у Чюрлениса произошел переход к живописи. В те годы он не понимал, как выразить в музыке свои чувства, но при этом испытывал мучительную потребность высказаться и быть понятым. Родные, привыкнув к непостижимой смене его стремлений и понимая, что без возможности самовыражаться их Констант просто погибнет, не выказали ни малейшего неудовольствия. И тем же летом, вернувшись домой на каникулы, начинающий живописец полностью отдался новому увлечению.

Чюрленис усердно заполнял свои альбомы и рисовальные листы набросками, эскизами, этюдами с натуры, кропотливо трудился над скучными гипсовыми масками. Вдвоем со своим ближайшим другом и профессиональным музыкантом Эугениушем Моравским они посещают частные рисовальные классы. Лето в Друскининкае было посвящено занятию, которое целиком поглотило его: природа, фигуры людей, лица своих домашних – все это он фиксировал, поначалу не пытаясь найти какой-то особый стиль.

После смерти князя Чюрлёнис, оставшийся без стипендии, вынужден был покинуть Лейпциг, а осенью 1902 года уехать в Варшаву. В Варшаве, отказавшись от места в Консерватории, он живет на частные уроки и сочиняет фуги, фугетты и каноны. Молодой композитор еле сводит концы с концами и мучительно переживает, что не в силах помогать своим родителям.

В Лейпциге он подружился со шведским студентом К. Паульсоном; оба одиноких на чужбине утешали друг друга, проигрывая по очереди шведские и литовские песенки. А в 1903 году Чюрленис уже определенно начал записывать дзукские песни в окрестностях Друскининкай. В 1904 году, после получения литовцами некоторых прав, начались заботы по учреждению в Варшаве Литовского общества взаимопомощи и хора при нем, бесплатное руководство которым взял на себя Чюрленис. Появился общественный и исполнительский заказ, которому мы обязаны сегодня, помимо других обстоятельств, десятками чюрленисовских обработок.

Первому депрессивному эпизоду способствовало многое. В Варшаве отказались играть лучшее его произведение, преподавание давалось тяжело, будущее виделось неопределенным – несмотря на то, что ему дважды предлагали место музыкального руководителя, достаточно доходное и уважаемое… Свои отказы Чюрленис объяснял несколько необычно – он говорил, что учитель музыки должен обладать чистой и возвышенной душой, а его жизнь омрачена мелочной завистью.

А вот его друзья говорили иное – им казалось, что в его присутствии и сами они становятся лучше и чище, при нем стихали сплетни и пустые разговоры, и все словно проникались светлыми чувствами. Быть может, дело было в гипнотическом даре Чюрлениса? Говорят, он обладал мистическими способностями, но не стремился их демонстрировать…

Чюрленис был равно талантлив в музыке, живописи и словесном творчестве. И он ощущал потребность выражать себя по крайней мере в двух из этих творческих областей – в разное время с разной интенсивностью – в музыке и в живописи. Оставленное им небольшое по объему словесное наследие – лирические записи в дневнике, написанная в «квазисонатной форме» стихотворная поэма «Осень», несколько эссе и переписка – доказывает, что он мог бы стать литератором, подобно тому как стал музыкантом и художником.

Частью творческого наследия Чюрлениса стали его дневники – подробные, содержащие размышления автора о жизни, о его страданиях и радостях, о тягостных размышлениях и духовном опыте. Они сохранились лишь частично, как и его переписка с братом и друзьями. Тексты Чюрлениса часто полны мрачных, минорных оттенков, отражающих настороженное отношение автора к действительности и неуверенность в своих силах.

Чюрленис стремился к тому, чтобы живопись зазвучала, а краски подчинились музыкальному ритму. Осенью 1903 года он пишет маслом картину «Музыка леса». Тема и название ее звучат напоминанием о симфонической поэме «В лесу», сочиненной им раньше. Картина проста, образы ее рождены простейшими литературно-поэтическими сравнениями: шум в лесу – это музыка; прямые стволы сосен – струны; ветер, летящий мимо деревьев, – это тот музыкант, который и трогает, колеблет звучащие струны. Пейзаж здесь – лишь символическая форма. Художник не только осмысливает стволы деревьев, как огромные струны, а поваленное дерево как деку фантастической арфы. Если вглядеться, то можно различить призрачную руку, которая ведет по струнам леса, создавая неслышимую нам музыку.

Спустя несколько лет, в 1907 году, уже на вершинах мастерства, художник создает еще одну картину – «Лес». Здесь идея одухотворенности природы выражена еще более ясно. Сквозь рисунок деревьев чудесного леса отчетливо проступают облики стихийных существ, наполняющих особой жизнью эту картину. Надо отметить, что лес, в представлении Чюрлениса был символом, душой его родины – Литвы, которую он страстно любил. Так три разных произведения стали музыкально-художественным гимном стихии леса.

Символизм, еще в 1880-90-е годы утвердившийся в поэзии и живописи Парижа, распространялся по Европе. Порожденный близким ощущением конца старого общества, символизм видел причину этого в рационалистичности и материализме XIX века. Вдохновленное известным афоризмом Шопенгауэра – «существует столько различных миров, сколько есть мыслителей», это субъективистское течение искало высшую реальность в жизни идей. Вслед за Верленом, Малларме, Гюсисмансом, вслед за Гюставом Моро и Одилоном Редоном, художники пытались уловить нюансы сокровенных чувств и запечатлеть свои грезы, интуитивные вспышки фантазии и воспоминания. Речь шла о поисках новой красоты, непостижимой «красоты таинственного».

Ранние работы Чюрлениса – пастели. Свои первые, не очень уверенные шаги в графике и живописи Чюрленис делает по дорогам, проложенным мастерами польского и немецкого символизма. Но проявлялись особенности, позднее сделавшие Чюрлениса подлинным сыном своего времени, мастером самобытным и оригинальным.

Во многих трудах начала века утверждался принцип взаимодействия и взаимопроникновения искусств; стала характерной тенденция к расширению традиционно замкнутых границ видов и жанров. Считалось, что музыка наиболее полно и широко отражает духовную жизнь и гармонию мира. Чюрленису как профессионалу-музыканту, только еще приступающему к живописи, чтобы высказаться недостаточно одной картины. Он строит замысел «Похоронной симфонии» по законам временных искусств как части музыкального сочинения.

В 1904 году в Варшаве открывается Школа изящных искусств – высшее учебное заведение, устроенное художником Казимиром Стабровским по типу Петербургской академии художеств. И Чюрленис идет учиться в новое учебное заведение. В Школе он увлеченно занимается астрономией, космогонией, индийской философией и особенно творчеством великого поэта и мудреца Индии Рабиндраната Тагора.

Преподавание в школе резко отличалось от принятых академических традиций обучения изящным искусствам. Гипсов не было, учащимся предлагалось заниматься не столько детализацией изображения, сколько передачей настроения, характера, движения живой натуры. Каждый из студентов работал не только в графике и живописи, но и в скульптуре, пробовал себя в керамике, витраже, декорациях, оформлении книги. За исключением керамики, у Чюрлениса можно найти примеры его работ всех этих видов. Сохранилось несколько эскизов витражных композиций, выполненных Чюрленисом. Он занимался и гравюрой на стекле.

Чюрленис уже был уверен в собственном предназначении. Убеждение, что он наконец-то нашел путь, который был ему предопределен от рождения, насыщало его счастьем. Мечты исполнялись, надежды реализовывались. По дороге в Варшаву Чюрленис писал брату: «К живописи у меня еще большая тяга, чем прежде, я должен стать художником. Одновременно я буду продолжать заниматься музыкой и займусь еще другими делами. Хватило бы только здоровья, а я бы все шел и шел вперед!»

Первые листы Чюрлениса незатейливы: это маленькие деревенские пейзажи со свинцово-серым небом, избушками, заснеженными холмами и темными стволами деревьев. Они сделаны по рисункам с натуры. Но посмотрим на картину «Покой» (1904 г.) На глади океана – гористый остров. Садится солнце, и громада острова отражается в зеркале воды. У самой воды, в пещерах, пылают огненные точки костров – как глаза, и это делает остров похожим на зелѐное большеголовое чудовище, затаившееся, всматриваясь, подстерегая добычу. Безмолвие. Персонифицированная природа не улыбается человеку. Человек жалок перед её вечным взглядом. Образ природы становится символом непостижимого рока.

Позже в натурные мотивы все сильнее вторгалось воображение художника. Облака приобретали сложные антропоморфные очертания, сталкивались в напряженной борьбе («Роща»), несутся в стремительном полете («Контрфорс») или толпой молящихся вздымаются от земли к небу, ритмичес ки повторяя формы сгрудившихся у деревенской колокольни деревьев («Колокольня»). От объективной спокойной фиксации пейзажа к драматизации природы лежал путь Чюрлениса.

Летом 1905 года академия выезжает на природу в живописную местность под Люблином. Тем же летом в Варшаве устраивается выставка работ учащихся академии. Картины Чюрлениса привлекали наибольшее внимание публики, и несколько его работ отобрали покупатели, которые должны были их оплатить и забрать после закрытия выставки. В одном из тогдашних писем к брату он пишет такие полные оптимизма строки: «К живописи у меня еще большая тяга, чем прежде, я должен стать художником. Одновременно я буду продолжать заниматься музыкой и займусь еще другими делами. Хватило бы только здоровья, а я бы все шел и шел вперед!»

То же лето 1905 года связано с путешествием художника на Кавказ и в Крым, благодаря Брониславе Вольман, с семьей которой Чюрленис был знаком уже больше года. Вместе с ее сыном Брониславом он занимался в художественной академии, а младшей дочери Галине давал уроки музыки. Дружественными отношениями с этой семьей отмечены последние 6 лет жизни художника, и Бронислава Вольман, которая была в числе немногих любителей живописи, искренне поверивших в необычный талант Чюрлениса, не раз в трудную минуту приходила ему на помощь. Вольман приобретала его картины, что не только выручало нуждавшегося художника и вселяло в него уверенность, но также в будущем спасло многие работы Чюрлениса от гибели.

Поездка принесла Чюрленису немало новых впечатлений и дала толчок его художественному сознанию. «Я рисовал или по целым часам сидел у моря, в особенности на закате я всегда приходил к нему, и было мне всегда хорошо, и с каждым разом становилось все лучше...».

Теплыми отношениями навеяна тема одной из самых романтических и возвышенных по духу работ Чюрлениса «Дружба», которую он подарил Брониславе Вольман. Ей же посвящен целый ряд его музыкальных сочинений, включая и самое значительное из написанного композитором – симфоническую поэму «Море». Многие из его фортепианных миниатюр связаны с юной Галиной.

В основе работ художника 1905–1906 годов лежит размышление о стремлении людей к счастью. О жажде истины, справедливости, братства. И о жестокости действительности, в которой сгорают искры надежд. Она летит в поднебесье, высоко над миром, увенчанная диковинным убором из золотых перьев. Ее веки прикрыты. Обеими руками – бережно и нежно – она несет перед собой мягко сияющий шар. Лучезарный свет торжествует, побеждая холодную пустоту... Чюрленис назвал свою аллегорию многозначительно «Дружба».

Непроглядно темно, пусто вокруг строго неприступного человека, держащего свечу. Привлеченные пламенем слетаются мотыльки. Сзывающий их огонь обманчив. Опаляя крылья, они беспомощно гибнут. Но все же летят и летят. Человек стоит уверенно, сурово, и в его протянутой руке – свеча с неистребимым огнем истины и надежды...

Мечтой художника о мировой гармонии и красоте рождены циклы картин «Сотворение мира» и космическая фантазия «Знаки Зодиака», о которой Паустовский написал: «Пожалуй, никто из художников не передавал с таким мастерством ночь и звездное небо, как это сделал Чюрленис в серии своих картин «Знаки зодиака» … На протяжении столетий условные иероглифические знаки, обозначавшие созвездия зодиака, были известны каждому. Двенадцать темперных листов Чюрлениса – свободная пластическая интерпретация этих знаков.

Цикл тщательно срежиссирован – он не мог бы быть ни расширен, ни сужен. Композиции этой космической фантазии построены на типичном для Чюрлениса приеме персонификация явлений природы. «Водолей» – огромная скала, похожая на древнего бога, с руки которого струится источник, образующий извилистую речку.

В нескольких листах – ширь мирового океана, то бурного, играющего рыбачьими лодками («Весы»), то хранящего вечное спокойствие вокруг маленького островка, на котором застыл козерог («Козерог»). В композициях цикла – Африка, с детства предмет его грѐз («Лев»), воспоминания о горных вершинах, скалах и ледниках, приобретающих здесь какую-то особую перспективу и гипертрофированно «вселенские» очертания («Овен», «Близнецы»). Девушка среди высоких полевых цветов, глядящая в небо, к звездам («Дева»). «Стрелец» - юноша на горной вершине, стреляющий в злобную птицу…

Небольшие листы цикла носят отчетливо монументальный характер. Бездействие сил притяжения образует в них атмосферу пластического безвесия. Игра масштабных соотношений и ритмика, своеобразное построение пространства, в котором сочетается ощущение необозримой космической широты и реальности, создают архитектоничность их пластической конструкции. Тусклый свет, бледные серовато-синие, серовато-зеленые и молочно-белые тона сливаются в цельную колористическую гамму звездной ночи.

1905–1906 годы были в Российской империи временем мощных революционных потрясений. И подчиненная русскому царю Польша, и никак не выделенная внутри остальной империи Литва оказались очагами сильных волнений. В той среде интеллигенции, к которой принадлежал Чюрленис, главенствовали антиправительственные настроения. Подобно другим представителям интеллигенции литовского происхождения, Чюрленис также начинает идентифицировать себя как литовца уже не только этнически, но и в культурном, и в общественно-социальном отношении. «Известно ли тебе литовское движение? – пишет он в письме брату в разгар январского варшавского восстания 1906 года. – Я решил все свои прежние и будущие работы посвятить Литве».

Наступивший бурный 1906 год принес Чюрленису и новый поворот в его собственном развитии, и перемены в творчестве, и много событий в жизни. Была устроена выставка Варшавской художественной школы в столице России в стенах Петербургской академии художеств. Картины Чюрлениса вызвали у посетителей и у критики особый интерес.

В двух крупных столичных газетах «Санкт-Петербургские ведомости» и «Биржевые ведомости» критик Брешко-Брешковский, описывая выставку Варшавской школы, уделил внимание прежде всего Чюрленису. Эти две статьи в петербургской прессе – первый значительный отзыв об искусстве художника: «...Говоря об учениках варшавской школы, нельзя ни в коем случае обойти молчанием длинной серии фантастических пастелей Чурляниса. Чурлянис – родом литвин. По словам Стабровского, он, кроме того, и музыкант, окончивший две консерватории. Его музыкальностью и объясняется отчасти его мистическое, туманное творчество. Видишь сразу перед собой художника, привыкшего грезить звуками.

Представляется, что из этого Чурляниса может выработаться самобытный художник. Даже теперь, на заре своей деятельности, он совершенно самобытен, никому не подражает, прокладывая собственную дорогу. ... Это пантеист чистейшей воды. Все свое творчество он отдал на служение стихийной обожествленной природе, то кроткой, ясной, улыбающейся, то гневной, помрачневшей, карающей... В нем много смутного, недоговоренного. Как в звуках! Недаром Чурлянис – музыкант».

На рубеже XIX–XX вв. в России творили композиторы с удивительной особенностью слуха. Это цветомузыкальный слух, когда каждый звук, каждая тональность, и даже гармонические сочетания звуков рождали в сознании творца ассоциации с цветом. В основе этого феномена – взаимосвязь разного качества и вида вибраций, проявлений единой вибрационной основы Космоса, воспринимаемых нами как звук, цвет, ритм.

Музыкальное наследие Чюрлениса менее известно, чем художественное. Хотя список его произведений насчитывает около 400 наименований, но многие рукописи были утрачены, многое осталось в набросках, о каких-то произведениях известно только из упоминаний в переписке. Но то, что сохранилось, поражает особой поэтичностью, одухотворенностью и кроме того композиторским мастерством, за которым стояли годы упорного совершенствования.

После Лейпцига, учась в школе живописи, создавая десятки картин, зарабатывая на жизнь уроками, Чюрленис сочиняет музыку. Освободившись от выполнения обязательных консерваторских заданий, – с конца 1903 года он пишет небольшие фортепианные пьесы, в основном прелюдии и вариации, и за три года в черновых тетрадях Чюрлениса накопилось таких пьес свыше полусотни, если считать только те, что известны. Тетради эти – почти единственный источник сведений о фортепианных произведениях композитора.

Чюрлениса всегда необыкновенно привлекало море. Именем моря он назвал и самое крупное свое симфоническое сочинение. «Море» написано в 1904-1907 годах для симфонического оркестра и органа. Поэма отличается большой психологической глубиной и высоким драматическим напряжением. Здесь автор удовлетворялся воплощением в музыкальные образы одних только красочных поэтических пейзажей, но рисует и человека в светлые, ясные часы его жизни, человека, спокойно мечтающего и готового к героическим подвигам, а иногда печального и испытывающего тяжелые внутренние муки. Отождествляя стихию моря с жизнью человеческой, композитор задумывается о философском смысле жизни, излагает плоды своих размышлений в музыкальных образах, создает драматическое полотно, полное огромного смысла.

Симфоническая поэма «Море» – теперь гордость литовской симфонической музыки, но она была исполнена, лишь когда со дня смерти композитора исполнилась четверть века. Вслед за ней автор пишет фортепианный цикл «Море» и живописный триптих «Соната моря» (1908 г.). Она заключает в себя три картины: «Аллегро», «Анданте» и «Финал».

«Аллегро» художник раздробил на несколько слоев, словно создав музыкальную ткань. Каждый слой картины живет своей самостоятельной жизнью. Эта картина призвана быть самой ритмической из трех. Накал страсти и постепенно снижение эмоций.

Вторая картина «Анданте» уже более спокойная, она пропитана умиротворением и неспешностью. По полотну идет таинственное мерцание светильников. Полный штиль предоставляет возможность предаться созерцанию и думам. Кажется, что из глубин моря святятся окна замков. Мир погружен в покой и лишь одинокий парусник держит свой путь. Третья часть «Финал» эмоциональная, как и первая. Спокойствие смывается волной и тут должен звучать мощный симфонический оркестр.

Если смотреть картины вживую и прослушивать сонату «Море», то это будет потрясающе. А когда смотришь каждую работу по отдельности, то возникает ощущение какой-то фантастичности происходящего. По сути каждую работу можно трактовать так, как видит воображение, а оно у каждого свое.

Продолжение следует.
#ЛегендыМировойЖивописи