Дождался.

Дедушка Игнат заболел. И болел как-то тихо, незаметно. До восьмидесяти восьми лет дожил в здравом уме и светлой памяти. На день рождения собралось всё его большое семейство: дети, зятья, снохи, внуки. Любили деда, уважали за его доброту, честность, покладистый характер, мудрость житейскую… Оставшись вдовцом в сорок два года с семью малолетними ребятишками, Игнат все силы положил на то, чтобы вырастить их, научить чему-то, «поставить на ноги», как говаривал он. – Я должен, иначе Настенька не простит меня. – Так он всегда, даже после её смерти, называл жену. Тяжело ему пришлось одному, без жены. С мальчишками ещё куда бы ни шло, мужики всё-таки, а вот с девчонками – прямо беда. Косички, бантики, платьица, рюшечки – ну, не привыкли его мозолистые руки к таким тонкостям! Проводив в последний путь свою Настеньку, после поминок, когда народ разошёлся, посадил осиротевшее семейство за стол, взял на руки двухгодовалую Катюшку и, окинув взглядом напуганную притихшую ребятню, тихо произнёс: – Что ж, ребятишки, мама ушла, а нам дальше жить надо… Четырёхлетний Егорка поднял глаза на отца: – А когда она вернётся? Игнат скрипнул зубами: – Не вернётся наша мама, сынок… Она далеко ушла, на небушко… – Тогда давай мы к ней пойдём. Кто нам кашу варить будет? – Пойдём, пойдём когда-то. Только не сейчас… Когда-нибудь… – Игнат низко-низко наклонил голову, чтобы дети не увидели предательскую слезу, скатившуюся по щеке. Как объяснить ребёнку, что мама, их добрая, ласковая мама вдруг ушла насовсем, навсегда?!! Только старшие, пятнадцатилетний Васька и тринадцатилетняя Маша, так же, как и отец, опустили головы и зашмыгали носами. Они-то уже всё понимали. За окном клубились густые сумерки, тягучий осенний дождь тихо шуршал по стёклам, словно сочувствуя враз осиротевшему семейству. Васька и Маша увели малышей спать. Игнат остался сидеть за столом, погружённый в свои невесёлые думы. Долго он так сидел, обхватив голову руками, не видя и не слыша ничего. И тут к плечу его прикоснулась маленькая тёплая ладошка. – Папа, я завтра кашу сварю, я умею… И девчонок заплету. Я заплетала уже… – чуть запнувшись, Маша продолжала, – я маме помогала… – Помощница ты моя, – Игнат крепко прижал к себе худенькое девчоночье тельце. – Всё ты понимаешь… Медленно, тоскливо тянулись первые дни, недели. Однако жизнь требовала своё, постепенно в доме снова зазвучал детский смех, иногда – плач, перебранки, когда не могли что-то поделить между собой. Дети есть дети. Старшие старались сами разрешить споры малышей, не привлекая отца. Маша взвалила на свои неокрепшие плечи всю домашнюю работу: готовила, убирала, за маленькими присматривала. Васька в стайке управлялся, дрова колол, зимой снег чистил, воду таскал. Вставали рано. Игнат уходил на работу в шесть часов, конюхом в колхозе работал. А скотину надо вовремя накормить, напоить, стойла почистить. Дети, управившись с домашними делами, тоже уходили, старшие – в школу, младших попутно в садик отводили. После школы делали уроки, по дому хозяйничали, а вечером, забрав младших из садика, ждали отца с работы. Иногда в выходные из соседней деревни приезжала тётка, мамина сестра, тогда они с Машей затевали большую стирку, генеральную уборку, пекли пироги. Игнат со старшеньким и свояком во дворе управлялись: пилили дрова в запас, навоз из хлева вытаскивали, забор ремонтировали. Да мало ли в деревне работы для мужских рук?.. К вечеру гости уезжали, своё хозяйство дома ждало. И всё шло по-прежнему. Так и жили: дети учились, взрослели, Игнат старел и всё тосковал по своей Настеньке. Сыновья отслужили в армии, выучились, поженились. Дочери тоже приобрели специальности, замуж повыходили. Катя вон на доктора выучилась, с мужем на Дальний Восток уехала, в городской больнице детишек лечит. Маша – учительница, в местной школе химию преподаёт. Васька – механик на заводе в областном центре. А Егорка – тот вообще высоко взлетел, военным лётчиком стал… Отца, родительский дом не забывали, каждый год собирались в день рождения папы. Теперь, уже став взрослыми, они понимали, каково ему одному было растить, воспитывать, «ставить на ноги» их. Съезжались все: дети, внуки, вот и правнучка уже топает ножками по дому, Машина внучка. Сначала всей семьёй шли на кладбище, навестить могилку Настеньки. Поминали, вспоминали, печалились… А на следующий день отмечали папин праздник. Мужики составляли в большой комнате три стола, женщины пекли, варили, жарили. Мужчины помогали им (больше мешали!), с дедом разговаривали, свои дела обсуждали. Когда стол был готов, садились обедать. Наливали по стопочке, говорили тосты, желали отцу здоровья, благодарили, дарили подарки. А ему и не надо было уже ничего, тихо радовался, глядя на родных. Дети выросли, внуки взрослеют – чего надо ещё старому человеку? А постарел он сильно. Хотя чему удивляться? Вон и у Васьки уже лысина блестит, и Егорка совсем седой, и Маша всё реже и реже к зеркалу подходит… Даже у самой младшенькой, у Катюшки, мелкие морщинки в уголках глаз появились… Через неделю семья разъезжалась. Так было и в этот год. Дом опустел, а Игнат как-то потускнел, сник, даже, кажется, ростом меньше стал. Утрами вставал неохотно, так же неохотно съедал оставленный Марией на столе завтрак, натягивал старенькую телогрейку (это в августе!) и выходил из дома. Во дворе садился на скамейку, устремлял глаза в небо и о чём-то думал, думал… Сидеть так неподвижно мог часами, только губы беззвучно шевелились, будто разговаривал, то ли сам с собой, то ли ещё с кем… А однажды Мария Игнатьевна, прибежав после уроков домой, застала отца в постели. Завтрак на столе так и стоял нетронутым. С того дня Игнат уже не поднимался. Нехотя, только повинуясь настойчивым просьбам и уговорам дочери, заталкивал в себя еду. Мало разговаривал, если что спросят – тихо отвечал, сам ничего не просил, не спрашивал. Ни на что не жаловался. Тихо-тихо угасал прямо на глазах. Приходила местная докторша, послушала, посмотрела, порасспрашивала и на тревожный взгляд Марии только неопределённо пожала плечами. Вскоре дед Игнат перестал узнавать окружающих: и дочь, и зятя, и маленькую Маринку, правнучку, которая подходила к дедуле, как она его звала, лепетала что-то, игрушки приносила, печеньками угощала. Мария поняла, что это – конец, отец умирает. Обзвонила братьев, сестёр. Те быстро собрались в отцовском доме, ходили тихонько, говорили шёпотом, по очереди сидели у постели отца. В доме прочно поселилось горе. Катя приехала позже всех, далековато из Хабаровска добираться. Бросив сумки у порога, быстро помыла руки и торопливо прошла в комнату отца – она же врач, пусть и детский! Остальные сгрудились возле двери. Катя присела на кровать, взяла в ладони сухую отцовскую руку и тихонько прошептала: – Папа, я приехала. Поговори со мной… Дед Игнат открыл глаза и счастливо улыбнулся. – Ну вот и встретились, Настенька… Как же я долго тебя ждал, родная! С портрета на стене улыбалась молодая красивая светловолосая женщина, с которой Катя была схожа, как две капли воды… В эту же ночь дед Игнат тихо ушёл, держа младшенькую за руку, с умиротворённым лицом и светлой улыбкой на губах… Галина Небараковская